В конце концов я бросала позировать и приступала к делу. Как только я бралась за серебряную лопаточку, Альберто принимался за работу, поправляя что-то в другой части кондитерской. Он давал мне сосредоточиться на мороженом, на его вкусе рядом с горячим вкусом помадки. Холодное на горячем. Горячее до дрожи. Иногда я пробовала отдельно мороженое, а потом отдельно шоколад, а потом их вместе. Я ела не спеша, проводя лопаткой по языку сверху вниз, и думала о разных вещах. Думала, будут ли те, кто тебя любили — на самом деле любили, — любить тебя всегда. Любить даже тогда, когда они ушли. И думала, как странно, что дольше всего остается во рту вкус ванили. Как когда хлебнешь из маленькой серебряной бутылочки в кладовке у Марии. И я всегда, сидя в седле перед серебряным блюдцем с мороженым, думала о С., гадала, буду ли всегда любить его так, как люблю теперь. Я сидела тихо, чувствуя, как тает на языке вкус ванили. Но я была уверена, что моя любовь к С. никогда не растает. В себе я не сомневалась, и это было хорошо. Было на кого положиться. Последние несколько ложек были почти жидкими. Я выскребала блюдце лопаточкой и, не стесняясь, вылизывала его. Затем происходила церемония с водой «Виши».
Альберто выставлял на прилавок зеленую бутылочку с бело-голубой этикеткой, придерживал ее одной рукой и срывал крышечку открывашкой, извлеченной из кармана, выпускал пузырьки и наливал воду в металлическую чашку, запотевшую от холода. Он проделывал это в тот самый момент, когда я отставляла вылизанное до блеска блюдце и могла потянуться за водой.
— Холодная, в самый раз, — неизменно говорил он, стоя передо мной в бумажном колпаке, и от него пахло сахарной пудрой, и он ждал, пока я выпью, чмокая губами, как будто пил вместе со мной. Он никогда не брал с меня денег за воду. Много лет спустя я узнала, что мой отец больше всего любил воду «Виши». Альберто, конечно, наливал воду для друга.
Эти полные чувств и одинокие визиты к Альберто отчасти определили мой характер, положили начало целой жизни пиршеств, когда скудных, когда декадентских. Чаще всего, лукулловых. Думаю, именно те субботние утра у «Ферруччи» научили меня спокойно обедать в одиночестве, где бы я ни оказалась. Даже в собственном доме. Часто, готовя сложный ужин и изящно накрывая стол для самой себя, я вспоминала крепкую девчушку, оседлавшую черную кожаную табуретку и сосредоточенно работающую серебряной лопаткой. Сильно ли я отличаюсь от нее здесь и теперь, когда сижу на флорентийской пьяцце с другой серебряной лопаткой? Как и тогда, я думала о С. Как и тогда, любила его, и это по-прежнему было хорошо. Маленькая девочка крепко держалась судьбы, целиком доверяя ей. И я тоже.
