— Я жду, — поторопил он ее.
Она, словно очнувшись, подняла голову и посмотрела на него с тоской.
— Что? Чего вы ждете? — переспросила она. — Я не понимаю.
— Я жду, чтобы вы сказали мне, где вы живете, и я прикажу отвезти вас домой.
Она встала на одно колено и, возвращаясь разом к скорби и к жизни, произнесла:
— Я же сказала тебе, что нигде не живу; я сказала тебе, что не прошу ни о чем, кроме гроба, ни о чем, кроме того, чтобы меня похоронили вместе с другими неприкаянными, в общей могиле, как всех самоубийц; или дай мне соломенную подстилку, чтобы я могла жить у твоих ног на хлебе и воде и умереть от голода, не сводя с тебя глаз; того пса, того злосчастного бешеного пса, который кусал людей, — ты не дал его убить, ты взял его с собой, ты позволил ему любить тебя; получается, я для тебя хуже собаки!
Жак ничего не ответил, но попытался высвободиться.
Ева почувствовала, как он ее отталкивает.
— Пусть будет так, — сказала она, отходя от него. — Раз я тебе так противна, ты свободен. Но ты не можешь мне помешать следовать за тобой, не правда ли? Ну что ж! Клянусь тебе соломенной подстилкой, на которой ты меня нашел и которую я безуспешно у тебя прошу, клянусь тебе, что, раз у меня нет оружия, я брошусь под колеса первой же встреченной кареты, которую увижу на улице.
— Постойте, — спохватился Жак, — я совсем забыл, ведь у меня есть для вас письмо от вашего отца.
И он протянул ей руку.
Но по его голосу Ева поняла, что он не простил ее. Жаком двигала жалость, быть может, просто чувство долга. Разве он не объяснил, что берет ее с собой лишь потому, что у него есть для нее письмо?
— Нет, — сказала она, качая головой, — я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Идите первым, а я пойду за вами.
Жак Мере пошел вперед, Ева пошла следом, прижимая платок к глазам.
Жак подозвал фиакр и указал молодой женщине на раскрытую дверцу.
Ева села в фиакр.
— Спрашиваю вас в последний раз, вы не хотите мне назвать ваш адрес? — сказал Жак.
Из груди Евы вырвался горестный возглас, она хотела выскочить из кареты.
Жак остановил ее.
— Ах, я думала, вы больше не будете мучить меня, — произнесла она с упреком.
— Площадь Карусель, гостиница «Нант»! — крикнул он вознице.
Он сел на переднее сиденье, фиакр покачнулся и покатил в указанном направлении.
Ева сползла с подушек, на которых сидела, и, упав на колени, стала целовать ноги Жака.
В этой смиренной позе она простояла всю дорогу, впрочем короткую, от площади Лувуа до площади Карусель, где остановился фиакр.
