Мне было приятно снова выполнять приказы бабушки, и я повела леди Эйми в гостиную, которая была поистине святилищем моей бабушки.
В камине весело потрескивали поленья, на покрытом скатертью столе горели свечи. Я заметила, что леди Эйми с неподдельным любопытством осматривает комнату.
— Мне кажется, смерть мужа так сильно расстроила вашу бабушку, Валерия, что она довольно сухо приняла вас, — сказала леди Эйми, снимая перчатки.
— Думаю, — ответила я, — она расстроилась бы гораздо больше, если бы Брэдшоу предупредила ее, что нашла себе другое место. Она очень уважала деда, но ей всегда были неприятны его несправедливость и стремление властвовать. Я думаю, что она воспринимает его смерть как освобождение. И, к своему стыду, признаюсь, что разделяю с ней это чувство…
Леди Эйми поглядела на меня и кивнула головой, видимо, соглашаясь со мной.
— Валерия, — сказала она озабоченно, — тебе надо немедленно переодеться.
— Сейчас, — ответила я. — Пойду только взгляну, как там Эдвард. Надеюсь, Питерс по-прежнему заботится о нем.
«Пока разжигают камин в моей комнате, я успею поздороваться с ним», — говорила я себе, идя по коридорам и переходам замка. Всюду царила необычная тишина — слуги покинули замок после смерти деда.
Я заглянула сначала в классную комнату, потом в спальню — там никого не было. Кровать была убрана, на ней, очевидно, никто не спал. Где же Эдвард? Я вернулась в классную комнату, подергала за шнур, но Питерс почему-то не приходил. Возможно, уволился или его уволили. Меня вдруг передернуло — такой холод стоял в комнате. На камине я увидела медный подсвечник с тремя восковыми свечками и коробку спичек. Я зажгла свечи и, взяв подсвечник, пошла искать Эдварда. Ведь должен же он где-то быть?
Я обошла все комнаты второго этажа, так нигде и не найдя его. В раздумье стояла я в коридоре, соображая, что делать дальше. По деревянной лестнице можно было подняться на мансарду. Но стоило ли это делать? Я знала, что там давно никто не живет.
Держа в руке подсвечник, я стала медленно подниматься по крутой грязной лестнице. Нити паутины цеплялись за мои волосы, облепляли мне лицо. Открывая двери комнат, я шла по низкому — потолок над самой головой — коридору. И вот в одной из таких комнат с наклонным, затянутым паутиной потолком и до того грязным чердачным окном, что через него ничего не было видно, мой взгляд упал на деревянные нары, под которыми стоял ночной горшок. На нарах лежал Эдвард. Он был привязан ремнями, во рту торчал кляп.
