Конечно, я предпочла бы услышать, что именно вывело его из себя, но силой вырвать это у него я не могла, к тому же и голод порядком давал о себе знать. Я с жадностью схватила птицу, и, дуя на пальцы, принялась отрывать мясо с хрупких костей.
Я проспала так долго, что мы завершили трапезу почти с рассветом. Джервон вывел одного коня. Значит, второго забрал Эйнин… Этого я не ожидала, поэтому поступки моего брата смущали меня все больше и больше.
Когда Джервон настоял, чтобы я поехала верхом, я не стала спорить, заметив только, что мы будем сменять друг друга, как подобает друзьям. Сидя в седле, я размышляла об Эйнине. Не потому, что он нас бросил — сознание каждого человека, едва освободившегося от колдовского наваждения, настолько затуманено, что единственное желание, застрявшее в нем, будет требовать немедленного осуществления. Раз для него так важна Крунисенда — вот он и бросился к ней, как утопающий к берегу. Нет, я не считала его уход предательством. Я сама никогда не была околдована, а значит, не вправе его судить.
Но я вспоминала Эйнина в детстве, вспоминала все, что некогда казалось мне само собой разумеющимся, и почему-то у меня было чувство, что мне предстоит новое испытание. А у причастных Мудрому Знанию без причины такое чувство не возникает. И бежать от испытаний они не должны. Эйнин никогда не стремился идти по пути Мудрых. Более того, сопоставив различные воспоминания, я поняла, что он боялся этого пути. Хотя Учение, в основном, не подлежало огласке, часть его была доступна непосвященным, и он мог бы многому научиться. Эйнин не любил, когда я выказывала свое умение при нем. Странно, но он не возражал, чтобы я участвовала в его военных играх, как брат с братом, а стоило мне заговорить о наших с Эфриной занятиях — он шарахался от меня, как перепуганная лошадь. Он разделил со мной кубок прощания, верно, но это было единственное магическое действие, на которое он согласился.
Мы оба знали, что наша мать, желая подарить отцу сына, обратилась к Силам, вызвала к жизни кубок дракона, и в последнее мгновение вымолила себе также и дочь, расплатившись своей жизнью без сожаления. С самого начала магия была причастна к нашей жизни, мы оба были ее порождением. Так почему же Эйнин ее страшился?
Большая часть моей жизни проходила в обществе отца и Эйнина, но была в ней и другая сторона, о которой мой отец всегда умалчивал. Теперь я понимаю — он предпочитал делать вид, что ничего не знает, словно мое призвание было сродни врожденному уродству.
