– Понимаете, это очень нужно. Пожалуйста!
– Ну есть! Ну и чо?
– Не дай бог такую тещу, правда, Ген? – сказал я Генке.
До своего перелеска мы ехали молча. Там Генка вдруг засмеялся и сказал:
– Думаешь, она запомнит номер? Она ж передний и задний смотрела. Они для нее разные, понял? А двадцать шесть копеек я отдам тебе в получку…
Ему почему-то было весело, а мне нет.
Мы загнали машину под свой крушиновый куст, где когда-то горели, и Генка принялся за еду, а я пошел побродить по воле. Орехи уже поспевали, но попадались редко: всюду валялись лещиновые ветки и молозиевая ореховая скорлупа, будто тут промчалось кочующее стадо обезьян, а путь назад им был заказан. Над полянами крутыми спиралями летали шмели и шершни. В верхушках сосенок стрекотали сороки. В тени дубовых пней отыскивались высокие былинки запоздалой земляники, а липы были зеленые и сочные и от них пахло медом. Нет, осень придет сюда еще не скоро…
Генка двумя короткими условными ударами посигналил мне, и я пошел к машине. Мы всегда так делали: если один, сменившийся, выпивал и закусывал, то другой – раз ему надо было выезжать на линию – уходил прочь, чтоб не согрешать и не расстраиваться. Генка сидел на заднем сиденье задумчивый и сытый. Я открыл багажник и достал гитару. Она была одета в мою старую итальянскую куртку с белым искусственным ворсом внутри. Гитаре было хорошо в этой куртке – мягко и безопасно. Я передал ее Генке, а сам сел к рулю. В стороне по шоссе проносились невидимые «МАЗы», – километрах в пяти от него был песчаный карьер. Я прислушивался то к натужному вою машин, то к лесной тишине и ждал, когда взвизгнет молния на куртке и Генка разденет гитару. Его нельзя было торопить ни словом, ни жестом. Тут он должен был делать все сам, один, когда захочет.
– Ну, будешь слушать? – ворчливо спросил Генка. Это, наверно, тоже нужно было ему – сперва спросить, а потом спеть свое новое. Я знал, что отвечать ему просьбой нельзя, – тогда у него «съеживался» голос, – и промолчал. На наш куст села сорока – никель машины, наверно, привлек – и заверещала, будто ее раздирали надвое. Я высунулся и шугнул на нее, а Генка в это время попробовал лад гитары и запел:
Небо серое, небо синее,
небо алое от зори.
Погляди в него,
полюби его
и судьбу свою не кори.
У тебя под ногами земля,
и в душе словно тысяча звезд…
По мирам пройди
и любовь найди,
и в себе ты ее сохрани.
Ты узнаешь и счастье, и горе,
ты приветишь тоску и печаль,
ты облазишь и горы, и море,
