Официант принес ему бокал шабли, меню и указал на черную доску, на которой мелом были перечислены блюда дня. Сэм выбрал бараньи котлеты — простые, честные, розовые, великолепно приготовленные, а на десерт два сорта сыра и карамельное суфле. Сделав заказ, он с удовольствием откинулся на спинку стула и вспомнил свой последний обед в Лос-Анджелесе.
Тогда они с Букманом решили для пробы посетить жутко модный ресторан в Санта-Монике, работающий в стиле фьюжн. Восторженный ресторанный критик в своем обзоре окрестил его «гастрономической лабораторией». По правде говоря, уже одно это должно было бы их насторожить. Обед состоял из длинной череды блюд, одно миниатюрнее другого. Некоторые подавались в чайной ложке, другие — в пипетке; а соусы прыскали на тарелку шприцем. Очень строгий официант давал им подробные инструкции, как следует есть каждое блюдо. По мере того как одна крошечная порция сменялась другой, Букман становился все угрюмее. Он попросил принести хлеб, но ему вежливо объяснили, что шеф-повар не одобряет употребление хлеба со своими шедеврами. Когда дело дошло до десерта — мороженого со вкусом яичницы с беконом, — терпение иссякло и у Сэма. Они спаслись бегством и отправились искать какое-нибудь заведение, где можно будет поесть.
Ресторан постепенно заполнялся. За столиком напротив Сэма сидела интересная пара: хорошо одетый мужчина средних лет, судя по всему завсегдатай, и рядом с ним прелестнейшая девушка не старше восемнадцати, похожая на юную Жанну Моро. Они смотрели в одно меню, и девушка внимательно слушала то, что говорил ей спутник. Взгляд Сэма то и дело возвращался к ним.
— Elle est mignonne, eh?[7]— шепнул официант, доставивший ему котлеты. — Месье наш старый клиент, а девушка его дочь. Он учит ее обедать с мужчиной.
Такое возможно только во Франции, подумал Сэм. Только во Франции.
Позже, возвращаясь в отель, он перебирал в памяти весь свой выходной: от Моне и Мане до бараньих котлет и дивного карамельного суфле. В этот день он узнавал Париж заново, и радость открытия сменялась легкой ностальгией. Даже в начале весны, с голыми и черными деревьями, город был головокружительно хорош. Парижане, несмотря на свою репутацию людей холодных и высокомерных, казались милыми и приветливыми. Звучащая вокруг музыка французской речи, запах свежевыпеченного хлеба, доносящийся из boulangeries[8], стальной блеск Сены — все было точно таким, как он помнил, и все-таки новым. Такой уж это город, Париж.
