Не успел Махтумкули произнести последние слова, как Адна-сердар злобно процедил:
— Опять о том же Аждархане?[75]
Борджак-бай, перебирая четки из слоновой кости, понимающе поддакнул:
— Чем соединить свой дастархан с гяуром[76], я лучше предпочту умереть с голоду!
Поддержал и Эмин-ахун:
— С привычным врагом и биться легче. Кизылбаши в тысячу раз лучше, чем русские! Как-никак, а все ж мусульмане…
Перман, сидящий возле порога, не сдержавшись, выкрикнул:
— А разве не от кизылбашей черные круги у нас под глазами, ахун-ага?
Эмин-ахун не удостоил его ответом, только бросил в его сторону презрительный взгляд.
Сердар Аннатувак сказал после минутного молчания:
— По-моему, шахир Махтумкули говорит верные слова. Пока мы не в состоянии защитить себя сами, нужно присягнуть такому государству, которое может оградить нас от бед. Весь народ живет мечтой о покое и мире. И по-моему, совсем не важно — гяуры ли, мусульмане ли, — только бы избавили нас от грабежей и войн. К тому же мы до сих пор никакого вреда от русских не видели, а свои мусульмане ежедневно предают огню и мечу наши селения. Думаю, будь во главе русских сам аджитмеджит[77], и то хуже теперешнего нашему народу не будет.
Сосед Пермана, черный, как жук, ёмут, крикнул:
— Если бы русские были коварны, азербайджанцы и лезгины не присягали бы Аждархану! Они тоже мусульмане, как и мы!
— Правильно, Нурджан! — согласился сердар Аннатувак. — Они тоже мусульмане, однако защиту ждут с той стороны, от русских. И поступают они так потому, что нет у них больше сил терпеть гнет кизылбашей. У кого повернется язык сказать, что они изменили вере?
— Не надо путать сюда веру, — сказал Махтумкули. — В мире много религий, но бог у людей — один. Неразумно осуждать правое дело только потому, что его делают люди другой веры. Мы знаем многих единоверцев, которые, забыв об аллахе, служат черному богу корысти. Но — сейчас спор не о том. Речь идет о благе народа и страны. Покой нужен всем. Подавляющее большинство кизылбашей также ненавидит распри и войны. Однако Иран — слабое и неупорядоченное государство. Каждый хаким считает здесь себя султаном, напяливает на голову корону и мутит воду. Хива и Бухара тоже не лучше. У Афганистана не осталось и половины прежней силы. Вот потому я и говорю, что нужно присягнуть более сильному государству.
Эмин-ахун закатился старческим кашлем, с трудом отдышался, вытер грязным платком глаза и рот.
— Ох, не знаю, — заговорил он. — Как бы не попасть в лапы орлу и не лишиться последнего.
