Говорил тихо-тихо, чтобы не помешать Мишеньке. Мирослав аккуратно встал и взял Мишеньку на руки. Тот не пошевелился. Мирослав отнес Мишеньку на топчанчик.
— Полежим немного.
Я прилегла. Мы лежали обнявшись.
Мирослав сказал:
— Представляешь, нам скоро поставят телефон. И еще у меня есть мечта.
Я знала.
— Роди девочку. Мальчик у нас есть. Пусть будет девочка.
Всей душой я была с ним солидарна. Счастье переполняло меня от края до края.
Телеграмма из Остра пришла днем. Текст такого порядка: «Новостей нету». Я хотела ответить, что у меня тоже новостей никаких, но решила своих остерских по мелочам не дергать. Будет что-то решительное, тогда сообщу.
И как в воду смотрела. Смотрела, а дна не видела.
В среду пошла в милицию к Тарасенко, в половине девятого. У него оказался неприемный день. Поговорила с дежурным. Тот посочувствовал, привел много примеров, когда люди обнаруживались сами собой в неподходящих местах. Даже в подсобных помещениях, неподалеку от основного места жительства.
Из милиции я бегом побежала в подвал своего дома. Дверь нашей каморы закрыта. На крючок изнутри.
— Фима, Фима, ты тут? Я знаю, ты тут. Открывай. Это Майя.
Бью в дверь, она ходит из стороны в сторону — изнутри ни звука.
Села возле двери и думаю: бежать за помощью в жилконтору, звать слесаря, ломать, что ли. Конечно, внутри — Фима. Больше некому. Позор и оскорбительные разговоры соседей, обсуждение, прочее. Нет, добьюсь сама.
Снова бью. Пяткой. Без реакции.
Взяла толстую палку — валялась рядом, бью изо всех сил.
Крючок не выдержал. Дверь открылась.
В темноте ничего не видно. Лампочки никогда и не было, ходили со свечкой.
Зову шепотом, ласково:
— Фима, это я, Майя. Где ты тут?
И Фима подал-таки голос.
— Ты одна?
— Одна.
— Никто за тобой не следил?
— Никто.
— А я спал. Хорошо спал. Покормишь меня? У меня еда давно кончилась. Кругом полицаи. Выходить боюсь.
— Не бойся, Фима. Я тебя выведу. Полицаи в другое место пошли.
— Стреляют?
— А как же, стреляют. Очень стреляют. Пока наши придут, пересидишь у меня.
— Я и детей возьму. Их не прогонишь? Они ж твои родные дети. Ты ж родных не прогонишь на смерть. Да?
И тут двигается на меня громада. Вроде Фима, а вроде и не Фима. Подошел вплотную. Потный, грязный всех сортов вперемешку. Он в каморе и ел, и спал, и всё. А громада потому, что накрутил на себя все барахло. И на туловище, и на голову, и на руки, и на ноги. Не человек. Я рассмотрела, как могла, — из прохода лампочка мерехтела еле-еле.
