— Отдохни сначала.
— Я не устал. Сейчас полдень, у сестры наверняка кого-нибудь застану. Не беспокойся, я возьму такси.
— Я с тобой.
— Ким, прошу тебя. Если что-то будет не так, я позвоню тебе на мобильный и скажу, куда приехать. Но сегодня, думаю, все будет в порядке. Я просто загляну к родственникам и прощупаю почву.
Ким хмурится, не желая меня отпускать.
Вифлеем сильно изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз, лет десять назад. Переполненный беженцами, которым пришлось покинуть свои превратившиеся в стрельбища селения, он являет взору россыпь лачуг из неоштукатуренных плит, сложенных неровно, точно камни в баррикаде. Многие недостроены, покрыты толем или щетинятся железными прутьями, окна проделаны кое-как, фасады ужасают. Оказываешься словно в огромном концентрационном лагере, где все грешники мира уговорились встретиться и добиваться отпущения грехов, что не так-то просто.
Тощие голодные старики, опершись на палки, сидят в полудреме у порогов, одни — на табуретах, другие — на ступеньках; головы их покрыты куфиями, под расстегнутыми пиджаками выцветшие жилеты. Они вслушиваются в свои воспоминания и, отрешенные, недосягаемые в своей немоте, равнодушны к возне сорванцов, которые во все горло орут, носясь вокруг.
Я несколько раз спрашиваю дорогу, и наконец какой-то мальчишка доводит меня до большого дома с обшарпанными стенами. Скромно ждет, пока я дам ему несколько монет, и убегает прочь. Стучусь в старую деревянную дверь, источенную червями, прислушиваюсь. По полу шаркают шлепанцы, щелкает задвижка, и женщина с расплывшимися чертами лица открывает дверь. Я бесконечно долго не могу ее узнать: это Лейла, моя молочная сестра. Ей чуть больше сорока пяти, но выглядит она на все шестьдесят. Волосы поседели, лицо обрюзгло; она словно доживает последние дни.
Смотрит на меня отсутствующим взглядом.
— Это Амин, — говорю я.
— Боже мой! — вздрагивает она, приходя в себя.
Мы бросаемся друг другу в объятия. Прижимая ее к себе, я замечаю, как в груди у нее поднимаются рыдания, как они дрожью пробегают по хрупкому телу. Ее лицо залито слезами; она отстраняется, чтобы посмотреть на меня, в знак благодарности произносит стих из Корана и снова склоняет голову мне на грудь.
— Входи, — говорит она. — Ты как раз вовремя: поешь со мной.
— Спасибо, я не голоден. Ты одна?
— Да. Ясер вернется только вечером.
— А дети?
— Да ведь они выросли за то время, что ты их не видел. Девочки замужем, Адель и Махмуд живут самостоятельно.
