Ким не знает, что делать со своими маленькими ладонями.
— А может, она не хотела подавать знак…
— Это исключено. Она любила меня. Она не могла до такой степени уйти в себя, чтобы ни о чем мне не сообщить.
— Она себе не принадлежала. Она стала другой, Амин. У нее не было права на ошибку. Посвятить в эту тайну тебя значило оскорбить небеса и нарушить договор. Это ведь как в секте. Ничто не должно просочиться наружу. Таково непреложное условие безопасности всего братства.
— Да, но здесь речь шла о смерти, Ким. Сихем должна была умереть. Она отдавала себе отчет в том, что это значит для нее и для меня. Она была слишком благородна, чтобы водить меня за нос, быть двуличной. Она подала мне какой-то знак, тут и сомневаться нечего.
— А это бы что-нибудь изменило?
— Как знать…
Я несколько раз затягиваюсь сигаретой, словно чтобы не дать ей потухнуть. В горле стоит комок, и у меня вырывается:
— Даже не думал, что можно быть таким несчастным.
Ким хочет что-то сказать, но сдерживает себя.
Я давлю окурок в пепельнице.
— Отец говорил: "Держи свои беды при себе, только они и остаются у тебя, когда ты все потерял…"
— Амин, ну пожалуйста…
Не слушая ее, я продолжаю:
— Мужчине, который еще не оправился от удара — и какого удара! — трудно разобрать, где кончается траур и начинается вдовство, и все же здесь есть границы, которые надо перейти, если хочешь двигаться вперед. Куда? Не знаю, знаю только, что нечего сидеть на месте и плакаться на судьбу.
Тут, к моему великому удивлению, я беру ее руки в свои. Мне кажется, что в ладонях у меня копошатся два воробышка. В моей ласке столько осторожности, что плечи Ким сжимаются; в глазах у нее стоят застенчивые слезы, и она пытается скрыть их за такой улыбкой, которой мне не случалось видеть ни у одной женщины с тех пор, как я научился их приручать.
— Я буду очень осторожен, обещаю. Я не собираюсь мстить или разрушать их сеть. Просто хочу понять, как женщина моей жизни вычеркнула меня из своей, почему та, которую я любил без памяти, обратила свой слух к чужим поучениям, а не к моим любовным сонетам.
Тяжелая слеза, сорвавшись с ресниц моего ангела-хранителя, быстро скользит по щеке. Ким, удивленная и смущенная, пытается ее вытереть; мой палец оказывается проворней и подхватывает слезу в тот миг, когда она достигает уголка губ.
— Ты потрясающий человек, Ким.
— Знаю, — говорит она и заливается смехом, который вот-вот обернется рыданием.
Я вновь беру ее ладони и сжимаю их изо всех сил.
