, ее волшебство по-прежнему всесильно. Дрожь сотрясает меня с головы до пят, высвобождая вселенную, запуская бег безумия. Пламя вновь начинает свой жуткий танец, осколки опять летят во все стороны, паника захлестывает все вокруг… Человек в разодранной одежде, с почерневшим лицом и руками пробует приблизиться к горящей машине. У него, конечно, совсем плохо с головой: одержимый непонятным упрямством, он пытается во что бы то ни стало спасти шейха. Вот он дотронулся до дверцы — но струя пламени отгоняет его. В салоне автомобиля горят попавшие в западню трупы. Два окровавленных призрака, зайдя с другой стороны, стараются открыть заднюю дверь. Я вижу: они то ли выкрикивают какие-то приказания, то ли вопят от боли — но не слышу их. Изуродованный старик рядом не сводит с меня растерянного взгляда; он, видно, не понимает, что у него разворочены внутренности и его кровь потоком льется в воронку на асфальте. Другой раненый корчится на россыпи мелких обломков, на спине у него дымится огромное пятно. Он проползает совсем близко от меня, воющий, ошалелый, и испускает дух чуть поодаль, широко раскрыв глаза, наверное так и не впустив в сознание мысль о том, что это могло случиться с ним — с ним. Два призрака наконец разбивают лобовое стекло и бросаются внутрь салона. Остальные уцелевшие приходят им на выручку. Голыми руками они тянутся к охваченной огнем машине, крушат стекла, набрасываются на дверцы и в конце концов извлекают тело шейха. Десяток рук относят его дальше от пекла, укладывают на тротуаре; облачко ладоней, мешая друг другу, тянется к его одеянию. Я чувствую покалывание в бедре, оно подает признаки жизни. Брюк на мне почти не осталось, лишь отдельные прокаленные жаром лоскутья прикрывают тело. Моя нога лежит рядом, ненастоящая, жуткая; тоненькая ленточка плоти все еще соединяет ее с бедром. В этот миг силы покидают меня. Я чувствую, как моя плоть распадается, разлагается… Наконец я различаю завывание "скорой помощи"; мало-помалу шум улицы крепнет, обрушивается на меня, как волна, прижимает к асфальту. Кто-то склоняется надо мной, бегло осматривает мои раны и отходит в сторону не оборачиваясь. Я вижу, как этот человек опускается на корточки рядом с соседней грудой обгоревшей плоти, пробует пульс и делает знак тем, кто идет с носилками. Еще кто-то берет мое запястье и тут же выпускает его. "С этим все. Безнадежно…" Я хочу его удержать, он же должен вглядеться в своего ближнего — в меня; рука бунтует, не слушается. "Мама!" — снова кричит ребенок… Я ищу свою мать в этом хаосе. Вижу только сады, они тянутся сколько хватает глаз… Дедушкины сады… сады патриарха… край апельсиновых деревьев, где всегда лето… И мальчик сидит на вершине холма, мечтает. Небо голубое и прозрачное. Апельсиновые деревья, не разнимая ветвей, словно рук, уходят вдаль. Мальчику двенадцать лет, сердце фарфоровое. Взрывной, лихорадочный возраст; взял и съел бы луну, как апельсин, просто потому, что доверчивость так же безгранична, как радость; он уверен: протяни руку — и сорвешь с ветки счастье целого мира… Я вижу, как наперекор трагедии, на веки вечные изуродовавшей память об этом дне, наперекор умирающим на проезжей части и огню, догрызающему автомобиль шейха, мальчик подпрыгивает и, раскинув руки, будто сокол крылья, летит над полями, где каждое дерево — дивная сказка… Слезы бегут у меня по щекам, оставляя за собой влажные следы… "Тот, кто говорит, что мужчине не подобает плакать, не знает, что такое мужчина", — мягко сказал отец, отыскав меня, растерянного, в комнате, где лежало тело патриарха. "Плакать не стыдно, мой взрослый мальчик. Слезы — самое достойное, что у нас есть". Я не хотел выпускать ладонь деда, и отец, присев передо мной на корточки, взял меня за плечи. "Что толку здесь быть? Мертвые мертвы, с ними кончено. Они уже искупили свои грехи. А живые — лишь призраки, что движутся к своему часу". Два санитара поднимают меня, переваливают на носилки. Задним ходом подъезжает машина "скорой помощи" с широко распахнутыми дверями. Чьи-то руки втягивают меня внутрь, только что не бросают посреди других мертвых тел. Меня встряхивает в последний раз, и я слышу собственный всхлип… "Боже, если это кошмарный сон, сделай так, чтобы я проснулся поскорее…"
