Я быстро поворачиваюсь к Навееду.
— Похоже, речь идет о твоей жене, Амин, — сдается он, — но без тебя у нас нет полной уверенности.
Я чувствую, что исчезаю, распадаюсь на части…
Кто-то хватает меня за локоть, чтобы я не рухнул наземь. Один миг — и все точки опоры исчезают, точно их ветром сдуло. Я не понимаю, где нахожусь, не узнаю даже стен, в которых столько времени проработал… Направляемый чьей-то рукой, иду по плывущему у меня перед глазами коридору. Резкий белый свет ламп, будто острие ножа, впивается мне в мозг. Мне кажется, я бреду по облаку, ноги проваливаются сквозь пол. В двери морга вхожу, как смертник на эшафот. Какой-то врач стоит у стола… Стол покрыт простыней с пятнами крови… Под перепачканной кровью простыней угадываются человеческие останки…
Вдруг я пугаюсь обращенных на меня взглядов.
Мои молитвы отдаются во мне эхом, как журчание потока под землей.
Врач ждет, чтобы ко мне вернулась относительная ясность сознания, затем протягивает руку к простыне и ждет, когда беспардонный полицейский подаст знак.
Тот кивает головой.
— Господи! — вырывается у меня.
За свою жизнь я перевидал немало изуродованных тел, не один десяток собрал заново; некоторые были так истерзаны — поди пойми, что к чему относится. Но раскромсанные куски, открывшиеся моему взору там, на столе, превосходят всякое вероятие. Передо мной ужас в своем беспредельном безобразии. Лишь голова Сихем, странным образом избежавшая разрушения, выделяется из этого супового набора. Ее веки сомкнуты, рот полуоткрыт, черты лица, словно избавленные от страданий, дышат умиротворением… Можно подумать, что она спокойно спит, а через мгновение откроет глаза и улыбнется мне.
На этот раз мои ноги подкашиваются, и ничья рука не успевает меня подхватить.
Мне случалось терять пациентов на операционном столе. Из таких поражений нельзя выйти невредимым. Но на этом испытание не кончалось: я должен был объявить страшную весть близким умершего, которые, не дыша, сидели в вестибюле. До конца дней буду помнить, как их измученные глаза смотрели на меня, когда я выходил из операционного блока. Этот взгляд, пристальный и в то же время отстраненный, исполненный надежды и страха, огромный и глубокий, как тишина вокруг, всегда был один и тот же. В такие минуты я терял веру в себя. Я боялся своих слов, боялся того удара, который они вот-вот нанесут. Я спрашивал себя, как отреагируют родные, о чем они в первую очередь подумают, когда поймут, что чуда не произошло.
