Занятия в школе шли с утра до позднего вечера. Не помню, чтобы наш класс приходил раньше чем в два часа дня. Зимой сразу зажигали лампочки — при обязательном тогда затемнении это производило гнетущее впечатление. Желтые, тусклые, голые лампочки и сгущающаяся темнота угнетают меня и теперь.
Я рос. Первые признаки взросления проявились в моих отношениях со школой. Сложилось мнение, что как на спортсмена и футболиста на меня рассчитывать нельзя, зато я вызывал интерес в «бандитских» компаниях. Это обеспечивало мне почтение или, по меньшей мере, уважение одноклассников: «Его лучше не трогать». Бандиты нуждались в «интеллигенте», а «интеллигент» нуждался в бандитах. Предполагалось, что таким образом составляется слитная смешанная группа. Я пишу «предполагалось», потому что в силу своего воспитания был в то время невинным как дитя, а «бандиты» заведомо ошибались во мне. На этой почве у меня возникало много лишних проблем, но в принципе такой расклад меня устраивал. Выбирать не приходилось.
Мать читала книги при любой возможности. Не раз после длинного дня, заполненного разнообразными хлопотами, она читала допоздна, вызывая упреки отца, который считал любовь к книгам фанаберией. Сам он не прочитал ни одной.
Раз в неделю, чаще всего в субботу, мы ходили в библиотеку. До войны она пользовалась огромной популярностью, и немецкий аппарат террора не в состоянии был изъять все книги. Мы привыкли брать от шести до восьми книжек каждую неделю. Именно тогда мать заметила, что я плохо вижу, и купила мне очки.
В апреле 1943 года обнаружились могилы в Катыни[35]. Конечно, мы верили, что палачи — немцы. Так нам хотелось в то время думать — по крайней мере, живущим в центральной Польше. Те, кто жил на востоке, лучше знали нашего второго соседа. Однако это событие потрясло меня по причине, не имеющей ничего общего с загадочными причинами гибели пятнадцати тысяч мужчин в расцвете лет[36]. В Поромбке Ушевской меня с детства кормили рассказами о всяких ужасах. Можно было подумать, что тамошние мои родственники получали удовольствие, пугая детей. Я платил за их удовольствие лихорадкой, ночными страхами и бессонницей. Пока не подрос — потребовалось несколько лет, чтобы забыть картины разлагающихся тел и прочие кошмары.
Постоянно не хватало продуктов. С тем временем можно сравнить только сорок с лишним лет «коммунизма». Каждую субботу мы с отцом отправлялись в деревню, чтобы в воскресенье к вечеру вернуться домой с новыми запасами. Задача наша облегчалась тем, что две семьи, в Боженчине и Поромбке Ушевской, как могли, старались нам помочь. Мы воздерживались от комментариев, только вздыхали. Обычно вставали ранним утром, а зимой — до рассвета. Благодаря почтовым знакомствам отца, нам были обеспечены в поезде стоячие места. Пока ехали туда, в голове множились опасения — одно страшней другого, — связанные с обратной дорогой. Что если немцы, устроив оцепление, не дадут нам выйти из поезда? Вдруг будут проверять багаж? Арестуют, посадят в тюрьму, вывезут в Освенцим?
