Сначала «навязчивые призраки» встречались по нескольку раз в день. Потом реже и реже. И наконец исчезли совсем.
Замеченные мной изменения касались, главным образом, внешних сторон жизни. Краковяне стали иначе одеваться, питаться, иными стали квартиры в новых районах Кракова. Но самое главное — это была уже не «Польская Народная Республика», а просто Польша. Без сомнения, перемены намечались к лучшему. Но что-то сохранилось — например, краковский акцент, который я услышал, едва сам научившись говорить. Или прежнее высокомерие по отношению к приезжим из других районов Польши, то есть склонность считать себя лучше других. Та же провинциальная обособленность, те же «венки»[10] летом и те же балы зимой. В прошлом, будучи частицей Кракова, я в этом охотно участвовал. Теперь, после того как я объехал полмира, мне казалось это смешным.
Но проблема заключалась не в самом возвращении. На чужбине я мог говорить о Польше все, что считал нужным. Я был там один — остальные говорили на другом языке. Вернувшись, я оказался перед выбором: или молчать, или разговаривать с соотечественниками, взвешивая слова, потому что нас тут тридцать шесть миллионов и каждый поляк может придерживаться другого мнения. За границей все в окружении поляка-эмигранта, как правило, безмерно обожают Польшу, и в том же духе он старается воспитывать своих детей. Но это лишь видимость. Каждый думает по-своему, и свои мысли не открывает (или не умеет открыть) никому. Даже самому себе. Это наивно, поскольку у иностранцев голова занята другим, и они удивились бы, узнав, что поляки так любят свою страну. Типично польская мания — уверенность в том, что весь мир сгорает от интереса к нам.
Все годы, живя за границей, я помалкивал насчет Польши. Только вежливо отвечал на вопросы, которые мне там задавали. Впрочем, вопросы были редкими и корректными. Из этого я заключаю, что за границей сведения о Польше невелики и неразумно потчевать ими чужестранцев против их воли.
После возвращения мне как-то пришлось рассказывать о заморских странах случайно встреченному земляку. Не люблю рассказывать, предпочитаю слушать. Считаю, что, рассказывая, не узнаю ничего, чего бы я не знал, а слушая — могу узнать многое. Но земляк проявлял любопытство и имел на это право. Иначе он не узнал бы о себе ничего нового. Однако я опускал лишние подробности, зная его чрезмерную чувствительность к «заграничной» тематике. Невозможно было предвидеть, что его уязвит.
