Ну да ладно.
Дед встретил революцию краснощеким ребенком пяти лет и несильно ей удивился. Семья его переехала в Воронеж, где его отец начал работать на Юго-Восточной железной дороге, там дед со временем окончил начальную школу, поработал в железнодорожных мастерских молотобойцем, а потом кузнецом, похоронил отца, болевшего летаргией, и отправился за знаниями в Ленинград, на рабфак Ленинградского института инженеров водного транспорта. На каких-то каникулах познакомился он с моей бабкой Анной Григорьевной Шаповаловой, тогда еще студенткой железнодорожного техникума, будущим бухгалтером, донской казачкой, дочерью выучившегося крестьянина-однодворца. Вскорости они, не сказавши будущим теще и свекрови, «записались», как тогда выражались, и произвели на свет моего отца, Юрия, в 1934 годе. Дед был студентом-первокурсником, у бабки дело шло к выпуску, оба жили в общежитиях, дед в Питере, бабка—в Воронеже, здесь надо оценить смелость этих молодых людей.
Ну, долго ли коротко, дед таки отучился, получил диплом инженера-гидротехника. Довольно успешный диплом, учитывая необходимость постоянных подработок, чтоб кормить семью, состоящую из молодой жены с сыном, собственной матери и матери жены, жившей тогда на станции Лиски в Воронежской области. Дело шло к войне, старательные чистки армии и флота требовали множества командиров среднего звена и специалистов с образованием, и деду сразу после выпуска присвоили воинское звание техник-лейтенант и отправили служить командиром роты на Черноморский флот, а именно в Новороссийск, куда дед и привез жену с сыном.
Тут история, как бабка с чемоданами вселялась в выделенную КЭЧ [1] квартиру. Вышло так, что буквально по пятам за бабкой с чемоданом и моим отцом, завернутым в одеяло, в ту же квартиру явился еще какой-то майор с женой и предъявил на нее ордер. Советский бардак начался отнюдь не в период развитого социализма, как многие ошибочно полагают. Я даже думаю, что он вообще не ведет свою историю с революции рабочих и крестьян, ну да мы не об этом.
Бабка, не ждавшая подмоги (дед был в какой-то командировке) и никого, естественно, в том Новороссийске не знавшая, сориентировалась мгновенно. Она уселась на единственную в квартире табуретку, покрыла себя с сыном единственным в ее багаже одеялом и громким командным голосом объявила, что с места не тронется, хоть ее, женщину одинокую и беззащитную, всякий может обидеть и выкинуть на фиг во двор барака, на съедение голодным и злым дворовым псам. Бабка вообще, подозреваю, была склонна к патетике с молодых годов.
