Как писал один историк об этих годах жизни Италии:
«Инквизиция жестоко свирепствовала по всей Италии. Семейные раздоры и партии, раздиравшие почти все города Италии, сильно помогали ей; этому же служила и ненависть монахов к гуманистам. Всюду царили междоусобия, доносы, страх; героизма обнаруживалось мало, но взамен него много подлости и низости! То было уже время упадка и вырождения Италии, когда она утратила свою силу и нравственное величие».
Один из многочисленных эдиктов Великого инквизитора был направлен не только против людей, но и против книг. Он грозил высоким штрафом, отлучением от церкви, вечным изгнанием любому книгопродавцу, который осмелился бы продавать книги, написанные авторами, подозреваемыми в ереси, а также книги, не получившие одобрения инквизиторов.
Ко времени пребывания Брейгеля в Риме этот эдикт действовал уже около десяти лет, нанес сильнейший ущерб итальянским типографиям и книжной торговле, и никаких признаков его смягчения не было видно.
Мог ли приезжий нидерландец, так остро ощущавший гнет инквизиции у себя на родине, не почувствовать его в Италии? Мог ли он уговорить себя, что его как приезжего и постороннего все это не касается? Конечно, нет. Положение иностранца отнюдь не освобождало от возможных подозрений, тем более что в Риме хорошо знали, сколь распространилось протестантство в Нидерландах. Да кроме того, так же как и у него на родине, инквизиция отнюдь не пряталась в тени. Тайным было ее судопроизводство, но наказания обставлялись так, чтобы их видел или по крайней мере слышал о них каждый.
В том самом году, когда Брейгель жил в Риме, был сожжен при большом стечении народа некто Толио, схваченный в Ферраре и привезенный в Рим. Был возвращен в тюрьму инквизиции некий итальянский священник, которого папа Юлий III выпустил было на волю. В ответ на действия папы Великий инквизитор, не испрашивая разрешения, демонстративно покинул Рим и не возвращался, покуда помилованного не схватили и не бросили в тюрьму снова. Теперь весь город говорил, что инквизиция сильнее самого папы.
Брейгель видел, как на прекрасной площади Кампо деи Фьори пылали костры, сложенные из книг. Он слышал, как из окон дома, который Караффа, не пожалев своих личных средств, превратил в трибунал инквизиции, доносились крики пытаемых!
Карель ван Мандер называет Брейгеля малоразговорчивым человеком. Не в эти ли годы, годы его молодости, на которые бросили свою тень две инквизиции — нидерландская и итальянская, — сложилась эта черта его характера, более чем естественная, если представить себе обстоятельства его жизни? Не в эти ли годы возникли и замыслы некоторых его будущих произведений?
