Все свои силы — художника, педагога, редактора — Житков с полным чувством ответственности посвятил тому, чтобы советская литература для детей, способствующая коммунистическому воспитанию, обогащалась книгами, которые явились бы орудием точного и мощного действия.
Повести и рассказы Житкова дают детям конкретное, живое и высокое представление о доблести борцов и тружеников; его научно-художественные книги будят творческую фантазию, стремление поскорее испробовать собственные силы, внушают читателю уважение к людям-творцам и к великому преемственному труду поколений. Статьи Житкова и отдельные высказывания об искусстве, разбросанные в его дневниках и письмах, учат работников литературы для детей предъявлять к детским книгам высокие художественные требования. Житков постоянно общался с детьми, часто бывал в школе, с интересом прислушивался к суждениям учителей и детей, сам был выдающимся педагогом и именно потому возмущался теми педагогами, которые полагали, будто «детский писатель состоит при школе, а не при искусстве». Однобокая, узкоприкладная оценка книги всегда претила Житкову; чтобы обладать действенной воспитательной силой, полагал он, детская книга должна быть не резонерством, не иллюстрацией к той или другой даже самой правильной мысли, а искусством. Читая очерки и рассказы Житкова, невольно вспоминаешь утверждение Белинского: «Самым лучшим писателем для детей, высшим идеалом писателя для них может быть только поэт…»
Неспособность и нежелание критики рассматривать книги для детей как произведения искусства Житков считал настоящим тормозом развития детской литературы. «Автор знает, что он работает вне художественной критики», негодующе писал Житков. «Педагогическая оценка… вовсе не импонирует автору: похвалили, что „дает ряд“, и обругали. Зачем встретилось слово дурак?» Но эта насмешливая отповедь, это негодование по поводу узкоутилитарного подхода к книге, присущего иным критикам и педагогам, нисколько не означали пренебрежения к педагогическому смыслу творчества. Воспитательной миссии писателя Житков никогда не отрицал — напротив, всегда считал ее основной, главной. В своих теоретических статьях он требовал от педагогов и работников детской литературы постоянной, неослабевающей памяти об особенностях детского восприятия мира, об особенностях той поры жизни, когда «каждый день» дает «жаркие новости», когда столько «первых разов», когда само время течет не так, как у взрослых: «Не то что год, а лето какое-нибудь в детстве целая эпоха». Без памяти о детстве нельзя пытаться на детство воздействовать. Сам он помнил детство, все «первые разы» и все «жаркие новости» с необыкновенной живостью, но он бережно хранил эту память и творчески пользовался ею не для того, чтобы, воспроизводя обаятельный детский мир, любоваться им, а для того, чтобы, твердо помня пути, «по которым течет… буйная, озорная и смелая жизнь растущего человека», воздействовать на его сознание и вести его вперед в мир взрослых. Он знал, что ребенок и сам стремится туда, к настоящей взрослой жизни, и это-то стремление и есть «специфика детского возраста», одно из его наиболее существенных и плодотворных свойств. «Конечно, уж это не дети, которые любят быть детьми, — писал Житков, — и без оскорбления принимают взрослые восторги своей наивностью». Тому ребенку, который не развращен пошлыми восторгами перед «искренним детским смехом» и «загорелыми морденками», хочется «скорей взяться за настоящее, за взрослое, за большое, и не пробкой, а свинцовой пулей выпалить из… винтовки…» «Он рвется вперед, в страну взрослых, где надеется уж что наделать».
