Поборником принципа «ничего нового» явит себя и Козьма Прутков, всегда державший нос по ветру, дувшему с Дворцовой набережной. Его личным заветом станет сквозной девиз николаевской эпохи: «Status quo». Он мог бы гравировать эту латынь не по тусклой латуни, а по чистому золоту на всех своих портфелях. И когда при следующей смене царствований в воздухе запахнет озоном реформаторской грозы, Козьма Петрович ударится в проекты, суть которых будет состоять в том, чтобы сделать положение еще патриархальнее, еще «статус квее», чем оно было при Николае.
Между тем оставаясь в русле императорских воззрений, министр просвещения Уваров сформулировал принцип, на многие годы возведенный в ранг национальной идеи. К двум прежним «китам» — самодержавию и православию — Уваров добавил народность. Таким образом, официальная идеология России стала сводиться к признанию светской власти за императором (самодержавие), духовной власти за церковью (православие) и традиционного своеобразия национального и государственного быта россиян (народность). Последнее упрочивало прежний, феодальный характер общественного строя, основу которого составляло крепостное право. Иными словами, по отношению к крестьянству господствовал принцип: подчиняй разум государю, душу священнику, а тело барину. Это и называлось национальной идеей… Смысл такой рабовладельческой доктрины, неприемлемой для свободного человека, понимали не только, а может быть, и не столько рабы, сколько просвещенные помещики-рабовладельцы. Одни из них «теоретически» соглашались с несправедливостью подобного уклада жизни, другие практически пытались облегчить участь крестьян. Помните, в «Онегине» (глава вторая, строфа IV)?
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил…
Что говорить! Сам царь признавал крепостничество злом, однако отмена его, по мнению Николая, была бы «злом еще более гибельным». Видимо, он считал, что предоставленный самому себе, а точнее, брошенный на произвол судьбы (раз — свобода!), лишенный отеческой опеки, народ-дитя пропадет в хаосе жизни. А всякий хаос был императору настолько же противен, насколько приятен порядок: самый обыкновенный — казарменный в армии, крепостной в гражданском бытовании. Массы помещиков считали отмену крепостной зависимости мерой недопустимой, ущемляющей коренные интересы дворян. В итоге все освободительные проекты были на тридцать лет положены под сукно.
В огромной стране, половину населения которой составляли рабы, ни о какой общественной самоорганизации, ни о каких инициативах «снизу» не могло идти и речи. Или эти «инициативы» носили характер сугубо подобострастный, откровенно прихлебательский. Брат прутковских опекунов Лев Жемчужников, в бытность свою уездным предводителем, стал очевидцем подобного подобострастия в провинции. В своих мемуарах он сообщает, что «Незабвенный» (Николай I) по примеру своего брата Александра I неутомимо разъезжал по своим собственным владениям и также, как и он, без всякой пользы. Один умер в дороге (в Таганроге, простите за невольную рифму), другой свалился в овраг и сломал себе руку. По этому случаю «Незабвенный» слег в постель в городе Чембары, а когда начал выздоравливать, от скуки тешился прыжками своего пуделя из окна на улицу и обратно.
