… Когда Журба вышел от Дзержинского, стояла глубокая ночь, но в доме на Совнаркомовской все еще горел свет и было людно: здесь работали круглые сутки.
Спустившись по широкой лестнице и предъявив часовому пропуск, Журба шагнул на улицу. И сразу, словно подстерегала, со всех сторон плотно обступила его густая, шелестящая дождем темнота.
Город спал, но сон этот не был спокойным. Ночи опускались на город тревожные, с перестрелками на окраинах, со строгими окриками патрулей и чеканным шагом уходящих на фронт красноармейских отрядов.
Один из таких отрядов встретился Журбе, когда он свернул с Совнаркомовской на ведущую к вокзалу Казанскую: сквозь пелену дождя и тьмы возникли шеренги людей с винтовками — единая поступь, единое дыхание…
«Ночь и это движение, — подумал Журба, — так и просятся на полотно настоящего художника. Я бы не смог!»
К рисованию Журба потянулся еще подростком, но хотя не раз слышал добрые отзывы о своих рисунках, больших способностей за собой не признавал. Однако во многом именно этому обстоятельству обязан был тем, что стал чекистом.
….. В тот мартовский день девятнадцатого года приехавший на механический завод Греттера чекист в кожаной куртке выступал перед рабочими. Он говорил о борьбе с заговорами и бандитизмом, которые бьют в спину революции. И вдруг Журба услышал свою фамилию.
Чекист зачитал приказ председателя Харьковской губЧК, в котором говорилось, что за боевое участие в операции по разоружению банды на «Холодной горе» группе комсомольцев-чоновцев завода, в том числе и ему — Николаю Журбе, объявляется благодарность.
Чекист, в котором Николай узнал человека, возглавлявшего эту операцию, рассказал, что главарю банды удалось вначале скрыться, но его быстро нашли, пользуясь карандашным наброском, сделанным по памяти Журбой.
После выступления чекист подозвал Журбу, сказал:
— Ты вот что, Николай, зайди-ка завтра к нам! Спросишь Полякова.
Журба пришел, и Поляков долго с ним говорил, расспрашивал, потом сказал:
— На заводе о тебе хорошо отзываются. Рекомен-дуют. Пойдешь к нам, в ЧК?
— А получится у меня? — засомневался Журба.
— Научишься, — ответил Поляков. — Главное — революционная сознательность. Глаз у тебя острый, приметливый. Смелости не занимать. И биография подходящая.
… Едва ступив, в подъезд дома, где он снимал комнату, Журба услышал скрипуче-пронзительный голос своей квартирной хозяйки Серафимы Павловны.
Быстро поднялся по лестнице. Серафима Павловна, выставив перед собой керосиновую лампу, стояла на пороге квартиры. Рядом на площадке — трое: моряк в бушлате и двое рабочих в туго перетянутых ремнями пиджаках — патруль.
