— А знаешь, — предложила вставая, — давай-ка пить чай!
Встал и Митя.
— Вера, — тихо сказал он, опустив глаза. — Вера, я хочу просить тебя… Пусть не теперь, не сейчас, но мы должны поговорить серьезно. Я вправе рассчитывать, что ты меня выслушаешь?
— Но, Митя…
— Я хочу, чтобы ты знала, — твердо, уже в глаза ей глядя, произнес Митя. — Ты должна знать, Вера: дороже тебя и ближе у меня никого нет!
— Ну хорошо, Митя, потом… — Вера, смущенная его напором, не знала, что отвечать. — Ты прав — мы поговорим, но, пожалуйста, потом! — Она уже не рада была, что позволила себе втянуться в этот разговор — Сейчас я поставлю самовар! — И быстро, не давая Мите ответить, повернулась уходить.
— Не надо, Вера! Я спешу.
— Но ведь ты, наверное, голоден…
— Мне надо идти. Так знай, Вера, что бы ни случилось, знай — кроме тебя, у меня нет никого!
Митя ушел. Стараясь спрятаться от дум своих, тревог и волнений, Вера опять села за машинку, но так и не притронулась к шитью — трудно было отвлечься от душевной сумятицы…
Взгляд ее остановился на широкой полке, тесно заставленной книгами. С раннего детства они с братом проводили каждое лето у деда. Многие любимые ими книги оставались здесь, и с годами их скопилось немало. В раздумье стояла Вера у полки, старые книги казались ей добрыми друзьями: Майн Рид, Купер, Луи Буссенар… Это — неразлучные спутники детства. Потом было открытие великой простоты Пушкина и пронзительной мудрости Толстого, спокойной прелести аксаковских пейзажей и прозрачной чистоты тургеневских героев…
А где же Лермонтов? Вера еще раз обежала взглядом книжную полку и не нашла двух небольших красных томиков с золотым тиснением на переплете. Они могли быть лишь в комнате наверху, где обычно жил брат…
Вера поднялась в мезонин и возле узенькой низкой двери приостановилась, хотя и знала, что Журбы в комнате нет. Потом решительно толкнула дверь.
Все здесь было как прежде. Тщательно застеленная постель, пустой стол, плотно прикрытый шкаф… И красные томики на тумбочке.
Вера взяла книгу, перелистала. Несколько листков, заложенных меж страницами, выскользнули и, покружившись, легли на пол. Вера подняла их. Карандашные наброски…
Везде была она! Смеющаяся, задумчивая, с книгой в руках под вишней…
Вера растерянно оглянулась, будто кто-то невидимый мог объяснить ей, откуда взялись здесь эти рисунки. И только теперь она заметила еще один лист бумаги. И здесь была она — лицо испуганное, глаза широко раскрыты… А рядом — искривленная ухмылка Юрьева, перечеркнутая жирным крестом. Это можно было нарисовать лишь сегодня. Значит, Журба думал о ней?..
