– Мы встанем…
– Лежите! – крикнул отец, – ишь стыдь-то!..
– Тятенька! А далеко до Журавлева?
– Три версты.
Три версты проехали. Один мальчик раскопал дыру в веретье и закричал:
– Вон Журавлево-то! Мы встанем.
Видя, что до дому осталось недалеко, дьячок развязал детей. Они начали поправлять свои смятые картузы и с любопытством рассматривать деревню.
– Дворы-то как занесло! – говорили они.
Вскоре дьячок свернул с большой дороги на проселочную и скрылся.
А Декалов продолжал ехать в обозе по большой дороге. Толстый, покрытый изморозью мерин нес его по раскатам, через глубокие ухабы и даже по сугробам. Когда проезжавший мимо мужик замахивался кнутом и выбивал его из обоза, Декалов закоченевшими от холода руками держался за веревки, чтобы не вывалиться из саней.
Уже давно стемнело; обоз все ехал, по-видимому рассчитывая сделать большую станцию. Упорно думая о своем родном Кочергине, Декалов почти не чувствовал ни холода, ни боли в спине, на которой долгое время учителя расписывались кровавыми рубцами… Он не верил своему счастью, не верил, что он теперь свободен и скоро увидит свое село.
Вот деревня… говор мужиков и дворников. С горы катаются мальчики на подмороженных скамейках, лавируя среди бегущих лошадей… Огни на постоялых дворах; кое-где сквозь оттаявшие стекла видны кипящие самовары и артели извозчиков… Обоз миновал деревню.
Снова поле; темь и холодный ветер…
Слышится шум саней и дружный топот лошадиных копыт то по мягкому снегу, то по торной дороге, изрезанной приступками, об которые стучат полозья розвальней, как об рубель… А в поле ни голоса!.. В стороне мелькают леса… Декалову рисовался и вечер на семинарской квартире; ему становилось жаль своих товарищей: теперь они тоже где-нибудь в дороге, на холоде…
В обозе ни один мужик не подавал голоса: вероятно, все спали. При сильных раскатах Декалов замирал, опасаясь быть вываленным из саней; достаточно было на четверть минуты отстать от обоза, чтобы потерять его из виду…
Но как обрадовался Декалов, когда обоз поехал шагом и вдруг подле его саней какой-то мужик заговорил:
– Ванюша, что, озяб?
– Озяб, – сказал Декалов.
Мужик поправил шлею на лошади.
– Сейчас приедем ночевать; версты две осталось…
Мужик сел на край саней и, помолчав, продолжал:
– Небойсь мать-то твоя ждет не дождется тебя… чудно! Колько времени не видались… как нешто обрадуется, сердечная!..
Мужик говорил таким братским голосом, что Декалов готов был обнять его…
