Спустя месяц Герца приглашают в полицейский комиссариат, где показывают странную записку и интересуются, имеет ли он какие-либо претензии на наследство Камиля Хорна, архитектора, скончавшегося в возрасте семидесяти шести лет в городской больнице Мюнса; записка формально не может считаться выражением последней воли покойного, однако если сьер Вааль может представить убедительные доказательства своего родства с Камилем Хорном, то он вправе претендовать на долю имущества сьера Хорна и подать соответствующий иск… Герц пожимает плечами — нет, сьер Хорн ему не родственник, он когда-то был знаком с его бабушкой и бывал у них в доме; Герц ни на что не притязает и только хочет узнать адрес семьи покойного, чтобы выразить им соболезнование. Адрес он получает — сын и дочь Хорна, оказывается, живут в Чикаго, штат Иллинойс, США.
Ничего криминального в смерти Камиля Хорна полиция не усмотрела и любезно отпустила Герца на все четыре стороны.
Хорну наследуют его приемные сын и дочь — Камиль так никогда и не женился; среди вещей покойного, переданных им, находится заботливо обернутый в бархат кусок изразцовой плитки. Они сохраняют его как память об отце.
Предсмертную же записку Камиля, явно написанную в невменяемом состоянии, отправляют на переработку с грудой изрезанных в лапшу уголовных дел, срок хранения которых истек. Бумажный комбинат в Мюнсе разрушен, поэтому макулатуру везут на запад, в Сан-Сильвер. При разгрузке ветер вырывает записку из перетянутого крест-накрест тюка и долго таскает ее по привокзальным улицам, кружит в стае конфетных оберток и обрывков газет, наконец, она лежит на тротуаре вверх текстом, размокшая под дождем, но еще целая. Крупные буквы случайно привлекают взгляд шикарно одетого юноши, когда тот прикуривает сигарету.
«Наследник Герц Вааль, — склонившись, читает он, — запомните, он владеет жизнью и смертью, запомните. Ладно, запомним».
«Аник, что ты там нашел? — окликает его приятель. — Пошли скорее».
«Пошли», — юноша незаметно поправляет маузер под плащом и, наступив на записку, уходит. Разумеется, после второй рюмки он забывает содержание записки.
Они не стали дожидаться черного «феррари», а просто отметились на заправке и стали колесить по Кольберку.
Побывали на морском берегу…
Осеннее море хмуро и неприветливо. Вода смягчает погоду, но в воздухе висит невидимая влага, оседающая на лице и руках мельчайшими каплями, а в легких — противной сыростью тумана. Здесь запах йода и гниющих водорослей — вон они, лежат бурыми бесформенными грудами на кромке прибоя, их никто не убирает, — на пляже ни души. Ветер гонит волну за волной; волны ленивые, маслянистые, синевато-серые… Ветер вспенивает их, как в миксере, и трудно понять — то ли это брызги, отделяясь от гребней, взлетают вверх, то ли дождь сыплется с неба мокрой пылью.
