Большой зал, служивший, как подумал капитан, для приёма гостей и прочих торжественных событий, находился на уровне примерно третьего этажа донжона, а его почти единственным украшением был камин или очаг, сложенный из грубых камней. Рядом с камином висел небольшой колокол, а перед камином на полу лежали брёвнышки и каминные щипцы на листе из потемневшей меди. Отблески огня камина тускло высвечивали неровно оштукатуренные стены, огромный гобелен с вытканной на нём мордой быка и фигуру молодого человека, восседавшего на резном деревянном кресле во главе длинного и пустого стола. Увидев вошедших, юноша вскочил, а шевалье начал что-то вещать парню на своей фене. Тот сперва осклабился, а затем его лицо преобразилось: из глаз полились слёзы. Он обнял шевалье.
— Иди, сыне, — последнюю фразу шевалье произнёс по-словенски, — гоняй смердов и зови соседей. Будем пировать в последний раз!
Шевалье не представил залётным чужакам сына, не предложил им сесть и «вааще», по оценке капитана, не желал ни замечать, ни говорить с пилигримами-убийцами. Переминаясь с ноги на ногу, Иван наблюдал за своим тёзкой. Тот уставился невидящими глазами на голый стол. В сумраке зала всё виделось чёрным: толстые дубовые доски стола, дощатый пол и глаза шевалье. На его лицо падала тень, но она не скрывала двух скорбных складок и выражения печали на лице рыцаря. Капитан, с сочувствием глядя на землевладельца, терзаемого мрачными и вполне обоснованными предчувствиями, счёл бы бестактностью любое вмешательство в нелёгкие размышления человека, загнанного в безвыходное положение. Глянул он и на своего подчинённого: Илья был далеко не дурак, но он явно ошалел от того, что произошло, и, по его признанию, накануне подробно рассказал шевалье о предстоящих событиях, битве нормандцев с англами и гибели короля Гарольда. «Проявил заботу о рядовых и — оплошность: дал им возможность помыться и попариться первыми. А бывалый солдат проявил смекалку и насоветовал шевалье. Придётся скорректировать кое-что» — если не эта мысль, то красноречивый взор командира дошёл до сознания бывшего рядового Героя, а ныне Геруа, и солдат потупил очи.
Так они стояли ещё несколько минут: владелец тауэра — в горе и раздумье, бывалый солдат — в досаде на себя и с обидой на капитана за то, что тот объявил его дубиной и дурошлёпом, а сам капитан как шахматист в миттельшпиле — в ожидании возможных вариантов на поле игры.
— Fortuna adversa amicis fidendum non est
