Свирепо закусив одутловатую лиловую губу, он неслышно подкрался к Зейнаб и изо всей силы хлестнул ее по толстому заду плеткой. Турчанка, завопив от жгучей боли, резко обернулась и встретилась с ехидным взором мавра. Крик мгновенно оборвался, словно замер на побелевших губах Зейнаб. В глазах евнуха старшая жена прочла свою дальнейшую суровую судьбу. Никогда в жизни она не испытывала такого позора. Все евнухи гарема еще недавно трепетали перед ней. Настолько, значит, поблекла ее красота и охладел к ней паша, что теперь презренный мавр, который некогда ползал у ее ног, осмелился поднять на нее руку!..
Зейнаб уже не чувствовала ни гнева, ни боли. Страх, мелкий противный страх, охватил турчанку. А евнух снова взмахнул нагайкой и закричал:
– Старая разжиревшая ведьма, ты опять буянишь! Убирайся отсюда!
Закрыв лицо руками, Зейнаб выбежала из покоев невольниц.
Недолго радовались пленницы победе над обидчицами. Заметив веселье на лицах девушек, Абдулла выразительно пригрозил им плеткой.
Улыбки сразу угасли. Печальные, молча разошлись они по своим углам.
Маринка упала на постель — солому, покрытую жестким войлоком. Все время ее поддерживала надежда на скорое избавление от турецкой неволи, вера в то, что русское войско, взяв Очаков, освободит и Хаджибей. Но уже почти год прошел со дня взятия Очакова, а от освободителей не было никаких известий. «Где же вы, храбрые солдатушки, где вы, удалые казаченьки, где ты, мой Кондратко? Разве не знаете, родные, как страдают в басурманском полоне ваши сестры, ваши жены, ваши невесты? Когда же вы придете и избавите нас от рабской недоли?.. Или сила басурманская одолела вас в ратном поле?» — горько вздыхала Маринка.
Быстро стемнело — сентябрьские вечера коротки. Сквозь железную решетку узкого окна скупо просачивался мглистый свет. Начал густеть полумрак. Черные тени легли по углам комнаты.
Тоска по дому, дорогим, близким людям, по родной степной шири сжала сердце Маринки. Слезы потекли по щекам. Беззвучные рыдания подкатили к горлу. Не в силах с ними справиться, желая скрыть душевную боль от подруг, девушка уткнулась лицом в подушку, чтобы задушить рыдания, и вдруг чья-то теплая, ласковая рука коснулась ее плеча.
– Ганна? Не тревожь меня, не надо, — прошептала Маринка, думая, что это подруга.
Но рука так же ласково скользнула по щеке и дотронулась пальцами до губ девушки, как бы подавая ей знак молчать.
Маринка обернулась. Две женщины, присев, склонились у ее изголовья. Присмотревшись, Маринка узнала немолодых рабынь паши Ахмета: сербиянку Янику и полтавку Одарку.
