К вечеру Килия опустела. Почти все войско ушло отсюда по дороге, ведущей в Измаил. Только сотня гусар которыми командовал Хурделица, да рота пехоты осталась в городе.
В сумерках берег у подножия килийской крепости озарили яркие костры и темно-синие волны Дуная зацвели красными пятнами отраженного пламени. Это казаки флотилии решили сварить себе на ужин юшку из только что пойманной рыбы. А где костры казацкие, там и песни запорожские. Услышал их Кондрат в крепости и пошел взволнованный, на берег. Расстегнул свою офицерскую гусарскую венгерку и, хмельной от радости, что снова среди родной вольницы, долго бродил среди костров, встречая знакомых. Здоровался с казаками, жал им руки обнимал друзей по оружию. Многие черноморцы дивились такому необычному обращению офицера с нижними чинами и улыбаясь, качали головами, поговаривая между собой что их благородие не иначе, как хватил где-то лишнюю чарку горилки.
У одного костра при неровном свете пламени вдруг возникло перед Хурделицей худое длинное усатое лицо Семена Чухрая.
Кондрат от удивления протер глаза, словно желая убедиться, что ему не померещилось. Никак не ожидал он встретить старого запорожца сейчас вот здесь, в Килии... Через миг, крепко обнимая его, не мог удержаться от упрека.
— Чего ты, старый, сюда, в это пекло полез? Сидел бы лучше возле своей Одарки в Хаджибее. Тихо там...
Слова эти обидели Семена. Он грубовато отстранил Хурделицу.
— Пошто ты меня так? Казаку, когда война, возле бабиной спидныци сидеть не можно. Сам знаешь... Разве я больше не казак?! — промолвил он и отвернулся
— Семен, да ты не обижайся! Я не со зла. Повоевал ты за свой век за десятерых таких, как я. Вот почему так сказал... — стал его успокаивать Хурделица.
Сердиться Чухрай долго не мог. Он был вспыльчив, да отходчив и, вздохнув, простил.
— Только ты другой раз такого мне не говори... — и пригласил Кондрата у костра посидеть, юшки отведать. — Сидай (садись (укр.)), — добавил шепотом: — Многое тебе сказать надо.
Семен незаметно подмигнул казакам, что сидели у костра, и те сразу удалились, чтобы не мешать беседе их старшого с господином офицером.
— Так вот. Как уехал ты, заскучал я в Хаджибее, — начал Семен. — Дуже заскучал. И стал на берег морской ходить, разглядывать гребные суда да дубки, которые казаки смолили, готовясь к походу. Горько мне стало. Одна думка сердце грызет. Браты мои на ворога собираются, а я тут в хате ховаюсь... Увидал я в один час на берегу войскового судью нашего, а ныне полковника Головатого, которого я по Сечи еще знавал, да к нему. Попросил, как никогда еще никого не просил: возьми меня, пане полковник, с собой в поход. Я, батько-атаман, сгожусь еще тебе! Посмотрел на меня Головатый, посопел люлькой и велел писарю, что был при нем, занести меня в бумагу на должность казака флотилии. Вот так я сюда и попал. Да, видно, вовремя.
