— Мама, голубушка, не продолжайте! — сказала Эмми прерывающимся отъ волненія голосомъ: — мнѣ тамъ стыдно за себя! Мать замѣтила, что ея слова сильно потрясли бѣдняжку Эмми, вообразившую, что она совершила что-то такое неприличное для молодой дѣвушки, и потому она всячески старалась успокоить ее.
— Я тебѣ повторяю, другъ мой, — говорила она:- что ты ничего дурнаго не сдѣлала. Я тебя только предупреждаю; чтобы спасти отъ дурныхъ послѣдствій. Тебѣ не нужно такъ часто оставаться съ Гэемъ глазъ на глазъ; вотъ и все. Вы въ послѣднее время пѣли, гуляли по вечерамъ, работали въ саду, все вмѣстѣ. Ну, такъ ты теперь отдались немного, сиди чаще со мной и съ Лорой. Больше я ничего не требую.
Каждое слово матери увеличивало смущеніе Эмми. Прямое обвиненіе въ кокетствѣ не такъ бы сконфузило свѣтскую дѣвушку, какъ это ничтожное замѣчаніе испугало скромную, чистую Эмми. Она втайнѣ сознавала, что сама нерѣдко поощряла ухаживанье Гэя за собой, и это мучило ее, какъ преступленіе. Безъ словъ кинулась она къ матери на шею и, крѣпко прижавшись къ ней, спрятала свое пылающее лицо на родной груди. Мать нѣжно обняла ее и начала цѣловать, приговаривая:
— Ну ступай же, дитя мое, милая ты моя Эмми! пора спать!
— Прощайте, мама! — прошептала сквозь слезы дочь. — Мнѣ такъ совѣстно за себя!… увѣряю васъ!
— Ну, полно, это все пустяки. Будь осторожнѣе и не толкуй объ этомъ больше. Господь съ тобой! — сказала мистриссъ Эдмонстонъ, и онѣ разошлись.
Бѣдная Эмми! Кончены всѣ ея радости, всѣ ея игры съ милымъ Гэемъ! Сердце ея сильно заныло при воспоминаніи о немъ. Бывало, еще издали слышитъ она его тихій свистъ; каждое слово, произнесенное его свѣжимъ, звучнымъ голосомъ, отдавалось точно музыка въ ея ушахъ; ничего она не дѣлала безъ его помощи или совѣта, и чтожъ теперь? кромѣ стыда и раскаянія, ей ничего не осталось на память.
— Меня такъ и тянетъ къ нему, — думала она, обливаясь слезами:- но я должна оторваться отъ него. Все кончено!…
И ставъ на колѣна, молодая дѣвушка горячо просила Бога подать ей силы отказаться отъ своего счастія. Она и не подозрѣвала, что въ эти два года Гэй, по милости ея скромности, сдерживалъ свое сердце еще болѣе, чѣмъ она. Эмми старалась убѣдить себя, что она сама завлекала Гэя, и потому должна нести за это наказаніе; она никакъ не воображала, что Гэю будетъ невыносимо тяжко переносить ея холодность.
На другой день, утромъ, началась пытка Эмми. Она явилась внизъ, вполнѣ вооруженная твердостью, и на вопросъ Лоры, согласна ли мать на ихъ прогулку, отвѣчала, что, кажется, нѣтъ. Но подоспѣвшая, какъ нельзя болѣе кстати, мистриссъ Эдмонстонъ объявила дочерямъ, что она сама съ ними отправляется въ Истъ-Гиль, потому что, обдумавъ хорошенько все дѣло, она нашла, что затрудненія всѣ исчезли. Эмми поняла мать, вспыхнула — и взглядомъ поблагодарила ее.
