Въ день бала Роза послѣ обѣда въ своей комнатѣ одѣлась, выслала служанку, сѣла на кресла и взяла книгу; всякую минуту смотрѣла на часы, ожидая Вильгельма; подумала о балѣ — и вдругъ, отъ неизъяснимаго безпорядка въ идеяхъ, не только уже перестала нетерпѣливо ждать Вильгельма, но и боялась даже прихода его. Всякая минута, всякая мысль умножала эту боязнь. Волненіе сдѣлалось въ ней такъ сильно и мучительно, что она рѣшилась прежде назначеннаго часа итти къ Амеліи…. встала, взяла опахало, перчатки…. Въ сію минуту услышала Вильгельмовъ голосъ, затрепетала и не могла дышать…. Дверь отворилась; вошли и мать и сынъ. Первая, увидѣвъ Розу въ такомъ прелестномъ нарядѣ, ахнула отъ удивленія и радости; а сынъ поблѣднѣлъ, ступилъ шага два, оперся на стулъ, и сказалъ: ахъ, Роза!… Въ голосѣ его была такая жалкая укоризна, что Роза поняла всю ея силу; взглянула на Вильгельма; встрѣтила его взоръ, упала на кресла и залилась слезами…. Тетка огорчилась, не понимая слезъ ея; глядѣла съ изуиленіемъ на сына, на племянницу…. Вильгельмъ, утѣшенный чувствительностію Розы, наконецъ ободрился, подошелъ къ ней и сказалъ: "Вотъ для чего не хотѣлъ я быть здѣсь! Не въ палатахъ, не въ богатомъ нарядѣ люблю видѣть милую сестру мою; здѣсь не узнаю Розы; здѣсь бѣдной Вильгельмъ уже не братъ твой!"…
"Всегда, всегда милой братъ души моей!" сказала съ жаромъ Роза: "о Вильгельмъ! ничтожная суетность оскорбила истинную нѣжность: какая непростительная вина въ любви сердечной! Мнѣ хотѣлось, чтобы ты видѣлъ меня въ этомъ платьи; а теперь ненавижу его, сорву съ себя, и не выду изъ комнаты!"… Она еще не успѣла договоришь, какъ Амелія прислала за нею Вильгельмъ просилъ, заклиналъ ее итти къ Принцессѣ. Роза въ замѣшательствѣ, въ горести, медлила. Тетка и братъ оставили ее: Роза пошла къ Амеліи.
Она въ самомъ дѣлѣ хотѣла бы освободишься отъ бала; но должно было исполнишь волю Принцессы, которая, замѣтивъ ея печальной видъ, приписала его робости и боязни явиться въ первой разъ во многолюдномъ собраніи. Амелія, какъ нѣжная мать, осмотрѣвъ весь нарядъ своей воспитанницы, велѣла позвать Баронессу Клакенбергъ, которая пришла съ дочерью, достойною своей матери, то есть спесивою, тщеславною и грубою. Баронесса не знала, что Роза ѣхала на балъ, и съ удивленіемъ закричала: "какъ! и дѣвица Германъ ѣдетъ съ Вашею Свѣтлостію?"… Конечно, отвѣчала Амелія: не правда ли, что она прекрасно одѣта? — "Да, платье очень богато." — Не богато, а къ лицу; вы согласитесь. — "Только дѣвица Германъ вѣрно сама себѣ удивляется въ такомъ нарядѣ." — Ни мало; одни глупцы удивляются бездѣлкамъ. Но Баронъ Сартисъ ждетъ насъ. Поѣдемъ. — Сказавъ это, Амелія вышла. Баронесса, въ великой досадѣ, раза три повторила дочери: поди, поди скорѣе! что значило: "не пускай впередъ Германовой дочери!" Дѣвица Клакенбергъ, не уступая матери въ ея благородной досадѣ, нѣсколько разъ толкнула смиренную Розу, которая совсѣмъ не думала оспоривать.
