Единственной защитой от них стала изгородь, которой я окружил всё поле, но это потребовало большой затраты сил, особенно потому, что пришлось работать быстро. Впрочем, мои пахотные угодья были столь скромных размеров, что за три недели я обнес их довольно сносным забором. Подстрелив нескольких животных в дневное время, вскоре я распугал остальных, посадки мои выросли здоровыми и сильными, и урожай начал быстро созревать.
Однако если прежде меня разоряли козы и зайцы, то с появлением колосьев меня начали одолевать птицы. Обходя поле, чтобы посмотреть, как зреет урожай, я увидел, что вокруг него полно птиц, по всей видимости, дожидавшихся, когда я уйду. Я немедленно пальнул по ним из ружья, с которым не расставался. Однако при этом с поля поднялась другая стая, которую я поначалу не заметил среди колосьев.
Я был серьезно обеспокоен, понимая, что за несколько дней они уничтожат все мои виды на урожай и мне придется голодать, потому что я никогда не смогу вырастить хлеб. Я не знал, что предпринять. Тем не менее, я преисполнился намерением во что бы то ни стало отстоять свой хлеб, даже если для этого пришлось бы караулить его и днем, и ночью. Первым делом я осмотрел все поле, чтобы оценить ущерб, нанесенный птицами, и установил, что он был немалым. Однако пока зерна еще не созрели, поэтому и потери не слишком велики. Уцелевшие злаки обещали дать хороший урожай. Оставалось только уберечь его от птиц.
Я остановился у поля, чтобы перезарядить ружье, а потом пошел прочь, видя, что воры облепили все соседние деревья, словно выжидая, пока я уйду, да так оно и было на самом деле. Как только я скрылся из виду, они немедленно опустились на поле. Я до того рассердился, что не стал дожидаться, пока их не налетит еще больше, понимая, что каждое съеденное ими зерно могло бы со временем принести мне целый пек хлеба. Я бросился к ним, и мои вопли, а также запах зверя все же заставили их убраться прочь, на этот раз несколько подальше, но я подозревал, что они непременно вернутся, чтобы полакомиться сладким зерном, которого никогда прежде не пробовали.
Между тем наступила первая ночь ноябрьского полнолуния. Я все еще топтался у поля, когда превратился в зверя, и пристально всматривался в закопченные линзы, стараясь разглядеть как можно больше через туман, в котором блуждали мои мысли, когда зверь вырывался наружу.
Утром я прошелся по следам зверя и увидел кое-что из его добычи. Ползайца… еще один, но совершенно целый, зверь убил его просто ради развлечения… задранная коза с выеденным боком. Именно это и было мне нужно. Я подобрал останки и выставил их на всеобщее обозрение так, как в Англии выставляют трупы закоренелых преступников, подвешивая их на цепях для острастки остальных. Невозможно описать, какое потрясающее действие произвела эта мера. Не только ни одна птица не опустилась больше на поле, но все они покинули мою часть острова, и я ни разу не видел близ поля ни одной птицы за все время, пока там висели мои пугала.
