Почему они его не убивают? Это должно прекратиться, он больше не выдержит!
Хаким с явным удовольствием наблюдал за муками узника.
— Подонок! — закричал Жан в припадке неконтролируемой ярости. — Упиваешься чужим страданием! Что, не умеешь получить удовольствие иным способом?
— Я благословляю всемогущего Аллаха за то, что никогда не уподоблюсь тебе, — ответил тот с привычной саркастической ухмылкой.
— Всемогущий Аллах? Тот, кто запрещает тебе пить вино и приказывает убивать во имя Его?
Хаким скривил рот в гримасе отвращения:
— Что ты можешь в этом понимать? Ты — жалкий пьянчужка. Ты способен думать только о бутылке.
Жан хотел ответить, парировать, бросить в лицо мучителю едкие слова, разоблачить всю глупость и бессмысленность сражения, которому тот посвятил свою жизнь, но не стал. Изверг был прав: абстинентный синдром лишил его способности рассуждать здраво. Он вряд ли сумел бы произнести хоть одну связную фразу.
Несколько мгновений спустя появился Лахдар с лекарством и водой. Хаким вмешиваться не стал: происходящее не вызывало у него ничего, кроме брезгливости.
Жан с трудом проглотил таблетки, и ему стало легче: тело расслабилось, мысли пришли в порядок, он почти успокоился и решил разобраться с Хакимом:
— Ну и? Говори, к чему приговорил меня твой Бог? Какая смерть меня ждет? Ведь именно Бог отдает тебе приказы, я не ошибся?
Хаким подскочил к Жану и схватил его за волосы:
— Слушай внимательно, собачий сын: ты не в том положении, чтобы иронизировать!
— Зачем же так грубо? Ты ведь, кажется, солдат воинства Аллаха, значит, должен проявлять смирение… — произнес Жан, переняв высокомерный тон собеседника.
— Заткни пасть, ублюдок! — рявкнул Хаким, оседлал узника и принялся душить его.
Задохнуться Жан не успел. Дверь с треском распахнулась, и в комнату влетел человек в маске. Мгновенно оценив взглядом происходящее, он кивком отдал приказ палачу, тот отпустил свою жертву и шумно удалился.
Главарь молча смотрел на пленника, а Жан тщетно пытался угадать по глазам его чувства.
— Кто вы? — в отчаянии выкрикнул он, но ответа не дождался.
Бандит вышел и запер за собой дверь.
Почему Жером больше не показывается? Он не говорил со мной с момента приезда в Лондон. Я ищу его в ночи, зову, умоляю прийти — тщетно. Видит ли он меня? Знает, что я здесь делаю? Неужели его отсутствие — знак неодобрения, несогласия?
Возможно, месть чужда его миру.
Она — атрибут моего мира.
Она стала единственным смыслом моего существования.
