И отсюда – агония христианства, дающего отпор и фарисеям, и саддукеям.
Но после того, как умер Иисус и воскрес Христос, в душах верующих родилась вера в телесное воскресение и одновременно с нею вера в бессмертие души, чтобы агонизировать в них. И эта великая догма о воскресении плоти по-иудейски и бессмертии души по-эллински породила агонию Святого Павла, этого эллинизированного иудея-фарисея, который говорил, запинаясь, на своем могучем, полемическом греческом.
Как только улеглась тревога, вызванная близким концом мира, и те первые христиане, которые слушали Иисуса и приветствовали Его при входе в Иерусалим, увидели, что не пришло еще Царствие Божие на землю мертвых и живых, верных и неверных – «Да приидет Царствие Твое!», – тогда каждого из них охватило предчувствие своего собственного, индивидуального конца мира, конца его мира, мира, которым был он сам, который он нес в себе: тогда и начал осознавать каждый свою телесную смерть и свое христианство, свою религию; этот страх смерти должен был вызвать к жизни нечто парадоксальное: индивидуальную религию, religio quoe non religat.[44]Ибо мы, люди, живем сообгца, но умираем в одиночку, и смерть – это предельное одиночество.
Вместе с разочарованием в близком конце мира и наступлении Царствия Божьего на земле для христиан умерла история. Ведь первые, евангельские, христиане, которые слушали Иисуса и следовали за ним, имели сознание и чувство истории. Возможно, они были знакомы и с Исайей, и с Иеремией, хотя эти пророки не имели ничего общего с Фукидидом.
П.А.Кушу был прав, когда говорил (Le Mystère de Jesus, p. 37–38), что Евангелие «это не история, хроника, рассказ или жизнь». Евангелие это «Благая Весть». Святой Павел называл его Тайной (Рим., X, 15–16). Евангелие это откровение Бога.
Но это откровение Бога, эта тайна и должна была стать для них историей. А история – это прогресс, тогда как откровение прогрессировать не может. Дело обстоит именно так, несмотря на то, что граф Жозеф де Местр с диалектической агонией говорил об «откровении откровения».
Воскресение тела – надежда иудейская, фарисейская, душевная – почти плотская, – вступило в конфликт с бессмертием души – надеждой эллинской, платонической, духовной, или спиритуалистической. В этом и заключается трагедия, агония Святого Павла. И агония христианства. Ведь воскресение плоти – это нечто физическое, нечто совершенно индивидуальное. Монах, отшельник, одиночка может воскреснуть телесно и жить, если, конечно, это настоящая жизнь, только в Боге.
