– С детьми столько горя.
Но с облегчением увидел, что рыбак уже о нем забыл; на его лице снова появилась недавняя озабоченность. Он молчал, положив свои неподвижные и незанятые руки на край стола. Направление его взгляда – поверх останков краба, пустой бутылки, еще полной бутылки и плеча в черном платьице – однозначно указывало в сторону квадратного окошка.
– Завтра будет дождь, – сказал он.
Он по-прежнему оставался неподвижен. Секунд через двадцать он уточнил:
– Завтра… или уж наверняка послезавтра.
Во всяком случае, коммивояжер будет уже далеко.
Не меняя позы, рыбак снова заговорил:
– Если ты стережешь тут Жаклин…
Матиас предположил, что тот обращался к своей юной спутнице, однако этому не было ни малейшего доказательства. Сама же она, снова принявшись обгладывать краба, сделала вид, будто не слышит. Моряк продолжал:
– Ты, может, надеешься, что я пущу ее в дом.
Слово «пущу» он произнес с ударением, так что становилось ясно, что под ним понималось совершенно обратное. Кроме того, как и многие на острове, он употреблял слово «надеяться» вместо «полагать» – которое в данном случае означало, скорее, «опасаться».
– Теперь она уж не придет, – сказал коммивояжер.
Ему захотелось сгладить эти несуразные слова, но он только еще больше смутился, чересчур поспешно добавив:
– Я имею в виду, в такое время она, наверное, пошла обедать.
Он бросил вокруг беспокойный взгляд; к счастью, никто как будто не обратил внимания ни на его слова, ни на его смущение. Девушка смотрела вниз, на кусок панциря, в который она пыталась просунуть кончик языка. Поверх линии плеча, которое тонкая ткань разделяла на две части – телесного и черного цвета, – мужчина смотрел в сторону окна.
Тихим, но отчетливым голосом он произнес эти два слова: «…с крабами…», которые, по-видимому, ни к чему не относились, а затем во второй раз залился смехом.
Внезапный страх, испытанный Матиасом, сменился ощущением потерянности, смешанной с усталостью. Он попытался за что-нибудь уцепиться, но нашел лишь клыки мыслей. Он спросил себя, что он здесь делает. Спросил, что он делал здесь больше часа: в рыбацкой лачуге… на краю обрыва… в сельской забегаловке…
В эту минуту в лачуге за столом сидел человек с прищуренными глазами, повернувшись лицом к окошку. Ногти, которые можно было увидеть на его крепких, неподвижных и незанятых руках с полураскрытыми ладонями, были длинные и загнутые, как когти. Его взгляд мимоходом скользил по тонкой и гладкой шее совсем молоденькой женщины, которая так же неподвижно, как и он, сидела, опустив глаза, и глядела на собственные руки.
