Оставшись теперь один в зале, он стал смотреть прямо перед собой через стекло на дорогу, которая пересекала деревню. Она была очень широкая, пыльная – и безлюдная. По другую ее сторону возвышалась глухая каменная стена, высотой больше человеческого роста, за которой, несомненно, находились какие-то служебные постройки маяка. Матиас закрыл глаза и подумал, что ему хочется спать. Он встал очень рано, чтобы не опоздать на пароход. От его дома до порта не шел ни один автобус. На небольшой улочке в квартале Сен-Жак в одном из домов на первом этаже было окно, через которое виднелась уходящая вглубь комната, довольно темная, хотя давно рассвело; свет от маленькой лампы у изголовья светлым пятном падал на смятые простыни; на стене и потолке лежала огромная тень поднятой руки, освещенной снизу и сбоку. Но ему нельзя было опоздать на пароход: этот день, проведенный на острове, мог все спасти. Его продажи вместе с первыми часами, которые он утром продал в городе прямо перед отплытием, ограничивались пока только четырьмя парами. Потом он запишет их в ежедневник. Он подумал, что устал. Ни в кафе, ни на улице ничто не нарушало тишину. Тут же он заметил, что как раз наоборот – несмотря на расстояние и закрытую дверь – слышался мерный рокот волн, обрушивающихся на скалы у маяка. Их шум доносился до него так сильно и явственно, что Матиас удивился, как он не заметил этого раньше.
Он поднял веки. Разумеется, отсюда моря было не видно. За стеклянной дверью стоял рыбак – одной рукой держась за ручку, а в другой держа за горлышко пустую бутылку, – и заглядывал внутрь. Матиасу показалось, что узнает в нем одного из трех собутыльников, который вернулся обратно, – того, который сидел молча. Но когда человек вошел в зал, коммивояжер увидел, что ошибался. Кроме того, он понял, что радостное выражение на лице новоприбывшего было вызвано его, Матиаса, присутствием. Моряк действительно направлялся в его сторону, громко восклицая:
– Неужто это ты? Мне не мерещится?
Матиас приподнялся на стуле, чтобы пожать протягиваемую ему руку. Он как мог быстро завершил это рукопожатие и убрал руку, сжав пальцы в кулак, чтобы ногти спрятались в ладонь.
– Ну да, – сказал он, – это я.
– Старина Матиас! Давненько, черт возьми, а?
Коммивояжер опустился обратно на стул. Он не знал, как себя повести. Сначала он заподозрил обман: человек притворялся, будто знает его. Но поскольку ему было непонятно, какую выгоду мог извлечь из этой хитрости рыбак, он отказался от подобной мысли и согласился не отпираясь:
