Последний дом на выезде из поселка по дороге к большому маяку был совершенно обычным: одноэтажный, всего с двумя квадратными окошками по обеим сторонам низкой двери. Проходя мимо первого окна, Матиас стучится в стекло и, не останавливаясь, идет к двери. Ровно в ту секунду, когда он подходит к ней, дверь перед ним открывается; ему даже не приходится замедлять шаг, чтобы пройти в коридор, а затем, сделав четверть оборота направо, – в кухню, где он сразу же кладет свой чемоданчик на большой стол. Ловким жестом он открывает замок; крышка откидывается, как на пружине. Сверху лежат самые дорогие часы; левой рукой он берет первую картонку, а правой приподнимает защитную бумагу и пальцем указывает на три пары прекрасных дамских часов по четыреста двадцать пять крон. Хозяйка дома стоит рядом с ним в окружении двух старших дочерей – по одной с каждой стороны (чуть пониже ростом, чем мать), – все трое неподвижны и сосредоточенны. Хором они все трое быстро, одинаково и совершенно синхронно кивают головой в знак согласия. Матиас уже снимает – почти сдирает – с картонки одну за другой три пары часов и отдает их трем женщинам, которые одна за другой протягивают за ними руки – сначала мать, потом девушка справа и девушка слева. Заранее приготовленная сумма уже лежит здесь, на столе: одна купюра в тысячу крон, две купюры по сто крон и три серебряные монеты по двадцать пять крон – тысяча двести семьдесят пять, – или трижды по четыреста двадцать пять. Дело сделано. Чемодан захлопывается с сухим щелчком.
Перед уходом ему хотелось сказать несколько слов на прощание, но он не смог произнести ни единого звука. Осознав это, он тут же подумал, что на протяжении всей сцены царило такое же нелепое молчание. Едва оказавшись на дороге, стоя спиной к закрытой двери, как прежде, с полным чемоданом в руке, он понял, что все еще впереди. Повернувшись, он постучал перстнем по дверной доске, которая отозвалась гулким звоном, словно пустой ящик.
Недавно подновленная блестящая краска удивительно похоже имитировала древесные сучки и прожилки. По звуку можно было без сомнения определить, что под этим обманчивым слоем сама дверь была сделана не из настоящего дерева. На ней, на уровне его лица, были нарисованы рядом два округлых сучка, похожих на два больших глаза – или, точнее, на пару очков. Они были тщательно выписаны, что непривычно для подобного рода художественной отделки; но при всей своей, в некотором смысле, реалистичной фактуре их очертания являли собой совершенство, которое почти выходило за рамки правдоподобия; короче говоря, это было искусственное лицо, казавшееся таким в силу своей соразмерности, как будто даже его неправильности были подчинены каким-то законам. Тем не менее найти какую-либо особенную деталь, которая с очевидностью доказывала бы, что подобный рисунок в природе невозможен, было непросто. Неправдоподобие общей симметрии всегда можно объяснить каким-нибудь заурядным приемом столярного искусства. Стоит лишь на этом самом месте соскоблить краску, и, возможно, на дереве обнаружатся два настоящих сучка именно такой формы – или, во всяком случае, имеющих весьма похожие очертания.
