Там все было совершенно другое.
Маленький, весь какой-то скукоженный водяной поток, ручеек, насыщенный солями тяжелых металлов и нефтепродуктами.
Жалкая ниточка воды, протянувшаяся среди царства бетона и асфальта.
Севу вновь и вновь тянуло к ней.
Как и в тот день, когда он стоял на шатком мостике и смотрел вниз, на то, как вода, бурля и гудя, преодолевает созданную человеком искусственную преграду.
Что это был за звук! Что это был за напор!
Лихоборка безумствовала.
Дикое бурление, отдающийся эхом под сводами мостика шум, рев необузданной стихии.
В этом звуке было что-то первобытное. В этом звуке мнились Ниагара и Игуасу.
Это было – настоящее!
Крошечная речушка Лихоборка продолжала свою борьбу, даже сжатая со всех сторон асфальтом и бетоном, разделенная запрудами и рассекателями. Она не сдавалась. Она негодовала и кипела. Она билась.
Это как-то вдохновляло.
Спуская воду в унитазе, Сева как будто вновь услышал тот самый звук.
Тот, да не тот. Вообще ничего общего.
Сева поморщился, обеими ладонями потер лицо. Прошлепал босыми пятками в кухню, жадно напился из чайника холодной заварки.
Он поставил чайник на стол, прищурился на яркие солнечные лучи, насквозь простреливавшие кухню, и вспомнил сразу три важные вещи.
Первое: он опаздывает на работу.
Второе: это, наверное, не очень страшно, поскольку сегодня последний предновогодний день, а следовательно, корпоратив. И коллеги, скорее всего, начали отмечать с самого утра.
Третье: этой ночью он, Сева, не видел Того-самого-сна.
От этой мысли настроение его как-то сразу улучшилось.
Сева пошел одеваться.
Тот-самый-сон снился ему часто. Слишком часто.
Утром наваждение рассеивалось, и ужасно трудно было восстановить в памяти подробности.
Сева пытался зацепиться за ускользающие обрывки сна.
Он много рисовал. Еще в школе, черкая ручкой на задней странице тетрадки по геометрии, силясь воплотить свои впечатления в некое подобие формы. В институте – на полях конспекта. Уже войдя во взрослую жизнь, устроившись на работу – на оборотах офисных документов, на черновых распечатках. Штрихи складывались в некое подобие узора, проступали лица, силуэты зданий, какая-то причудливая, никем не виданная флора и фауна.
Взрослые говорили, что у него талант. Что он замечательный фантазер.
Но все дело было в его снах.
В некоторых рисунках ему почти удавалось запечатлеть нечто, контрабандой провезенное оттуда, из-за границы Сна и Яви – отзвук, отголосок… Но не более. Подробности меркли. Общая картина таяла.
