- Есть потери тяжелее, - Хель помолчала, коснувшись браслета. И цели выше. Помните, как в той песне - исчезнуть, чтобы вернуться. Мы исчезнем...
- И вернемся, - подхватил Окассен.
Все, кто сидел, встали, и виночерпий застыл. Окассен вырвал из ножен меч и с грохотом бросил его на стол.
- Подчиняюсь тебе во всем, Хель из Торкилсена!
- И я подчиняюсь!
- И я... - один за другим воины клали ладони на рукояти мечей. Мэй, забытый всеми, большими глазами смотрел на эту странную клятву.
- Значат, решили, - проговорила Хель, касаясь пальцами рукояти меча Окассена...
Пир продолжался. Снова пели песни, теперь уже громко и бессвязно. Густой чад стоял в трапезной. С площади неслись веселые вопли. Кто-то уже уронил голову на стол. Мэй чувствовал, что у него слипаются глаза. Он положил куда-то скрипку, прислонился к стене, и вдруг его кто-то взял за руку.
Это была Хель. Мэй даже не заметил, когда она ушла из-за стола. Она была чуть ниже его, такая тоненькая, почему-то притихшая, совсем иная - сколько у нее лиц?!
- Пойдем, - шепотом сказала она. - Они еще долго будут здесь... Зачем это нам?
Мэй пошел за ней. За дверью было совсем темно. Хель шла впереди, потом тихо проговорила:
- Ступеньки.
Лестница вела вверх. То ли Хель замедлила шаг, то ли Мэй поторопился, но он наступил не ее шлейф. Хель, вскрикнув, качнулась, и Мэй едва успел подхватить ее.
- Осторожнее, - жалобно сказала она, высвобождаясь. И пошла дальше.
Наконец они пришли в небольшую комнату с полукруглым застекленным окном, из которого лился мерцающий свет. Посреди комнаты стояла невероятно широкая кровать под балдахином. Такие кровати Мэй видел когда-то в замке отца. Кроме кровати, в комнате были сундук и деревянное кресло.
Хель подошла к кровати, которая была ей выше пояса, громко вздохнула:
- Ну вот, постель не разобрали. Помоги, Мэй,
"Она запомнила мое имя", - удивленно подумал Мэй. Вдвоем они свалили на пол подушки, стащили покрывало и откинули перину. Мэй хотел взбить ее, но Хель воспротивилась:
- Ни к чему это! Отвернись.
Мэй послушно отвернулся. Хель долго возилась за его спиной, что-то зло шептала, потом затрещала ткань, простучали по полу босые ноги, и Мэй услышал:
- Все уже. Поворачивайся.
Хель уже взобралась на кровать и взбивала кулачком подушки, устраиваясь поудобнее. Сброшенное платье, как притаившийся звереныш, лежало на полу. Мэй поднял его и долго раскладывал на сундуке, невольно гладя теплый и мягкий бархат. Ему вдруг пришла мысль, что и волосы у нее должны быть такими же мягкими и теплыми. Ему до смерти захотелось потрогать их, и он покраснел.
