Ластики | страница 23

Когда стемнело, Гаринати в ожидании назначенного часа пустился бродить среди вонючих зарослей дырявых тазов и проволоки. Письменные инструкции Бона остались у него в комнате – он давно выучил их наизусть.

Эти документы – точный план сада и дома, подробнейшее описание всех помещений, перечень действий, которые он должен совершить, – документы эти написаны не Бона; сам он написал лишь несколько листков, касающихся собственно убийства. Гаринати не знает, кто был автором остального; вернее, даже авторами, ведь в домике должны были побывать несколько человек, чтобы произвести необходимые наблюдения, запомнить расположение комнат и мебели, изучить привычки обитателей, вплоть до того, какая половица скрипит под ногой, а какая – нет. А еще кто-то во второй половине дня отключил звонок у калитки.

Маленькая застекленная дверь жалобно заскрипела. Убегающий Гаринати толкнул ее чуть сильнее, чем надо было.

Остается еще узнать, как…

Вернуться, не мешкая. Теперь там только глухая старуха. Подняться наверх и проверить все на опыте. Затаившись в темноте, отметить тот миг, когда ни о чем не подозревающая рука включит в комнате свет.

Другой вместо него… Ни о чем не подозревающая рука. Его рука.

Убийца всегда возвращается…

А если Бона знает? Но и здесь торчать нечего! Бона, Бона, Бона… Гаринати выпрямился. Он шагает по мосту.

Похоже, сейчас пойдет снег.

Другой вместо него придет, взвешивая каждый шаг, с ясным умом, по своей воле, свершить неотвратимый акт правосудия.

Каменный кубик.

Неисправная сигнализация.

Улица, пропахшая капустным супом.

Немощенные проулки, которые теряются вдали, среди проржавевшего железа.

Уоллес.

«Специальный агент»…

Уоллес прислоняется спиной к поручням у входа на мост. Это еще молодой человек, высокий, спокойный, с правильными чертами лица. Его костюм и праздный вид вызывают легкое удивление у запаздывающих рабочих, которые спешат в порт: как-то странно видеть в такое время, в таком месте человека не в рабочей одежде, не на велосипеде, никуда не спешащего; какая может быть прогулка рано утром во вторник, да и кому вздумается гулять в этом квартале. В этой независимости от места и времени есть что-то неприличное.

А Уоллес думает, что на улице нежарко и, должно быть, приятно поразмяться, катя по гладкому асфальту в потоке велосипедистов; но он так и стоит, держась за железные перила. Люди один за другим поворачивают головы в его сторону. Он поправляет шарф и застегивает воротник плаща. Головы поочередно поворачиваются к нему, затем исчезают. Сегодня ему не удалось позавтракать: в бистро, где он снял комнату, до восьми утра кофе не подают. Машинально взглянув на часы, он замечает, что они так и не завелись; часы остановились вчера вечером, в половине восьмого, что не облегчило ему дел с поездкой и всем остальным. Бывает, что его часы остановятся без всякой причины – иногда от удара, но необязательно – и сами по себе начинают тикать снова, опять-таки непонятно почему. С виду в них ничего не сломано, они могут идти несколько недель подряд. Они просто капризничают; вначале это несколько мешает, а потом привыкаешь. Сейчас, должно быть, половина седьмого. Постучит ли хозяин в дверь, как обещал? На всякий случай Уоллес завел маленький будильник, который из предосторожности брал с собой, и в результате проснулся даже немного раньше: раз уж он не спит, надо сразу браться за дело. Сейчас он один, как будто поток велосипедистов увлек его за собой и бросил по дороге. Перед ним в тусклом желтом свете виднеется улица, по которой он вышел на бульвар; слева, на углу – красивый шестиэтажный дом, а напротив – кирпичный домик, окруженный небольшим садом. Вчера в этом доме Даниэля Дюпона убили выстрелом в грудь. Пока Уоллес больше ничего не знает.