Вчера она согласилась пойти работать на завод. Там место обещали в общежитии. Все лучше, чем эти нары. И столовка, говорил начальник, обеды дешевые. За вредность молоко дают… Молоко! Тоже, сказал гражданин начальник, — молоко! За вредность!.. А если мне любая работа противопоказана? Двойную норму молока дадут?
«Эх, подружки, где вы теперь?» — думала Ольга.
Вчера из камеры ушли последние обитательницы — те, кому еще не вышел срок. Они не знали, в какую тюрьму их повезут, но были рады тому, что проедут в «раковой шейке» по городу, потом в вагоне по железной дороге; не все ли разно, куда… Ревела только одна. И ругалась здорово, эта средних лет, очень грузная и прожорливая Зайнаб, или Зинка, спекулянтка, барыга. Зинка — здешняя. Ей часто носили передачи из дома. То мясо жареное, то курицу. Фрукты. Зинка очень боялась похудеть: «Мой-то, Ахмедка, тулстых баб люби-и-т. Сам худой-худой, а тулстых любит, битана малай!» — и обгладывала золотыми зубами, обсасывала мослы и косточки, препарируя их до анатомической белизны. Но еще больше Зинка боялась перевода потому, что здесь, дома, рассчитывала на оправдание. Поймана она была с большой партией искусственного шелка, украденного на шелкоткацкой фабрике. Купила шелк Зинка почти задарма. Следователь добивался от нее, чтобы сказала, у кого купила. Но Зинка молчала, боялась, что выдаст она воров — не жить ей спокойно на воле, а не выдаст — поддержат.
— Правильно, Зинка! — хвалили ее в камере после очередного прихода от следователя. — Ты темни-темни.
А та садилась на постель, ноги калачиком, развязывала узел с едой и ела, ела и рассказывала о допросе, похваляясь тем, что опять никого не выдала, не проговорилась.
Зинка печалилась:
— Харуший тюрьма, зачем закрывать будут? Здаровый стинка, тулстый ришотка…
Сутки пробыла Лихова одна в камере на шестерых. Вчера еще было не так одиноко, просто непривычно. А сегодня нервы напряглись до предела. Она пробовала петь тихо, и получалось очень жалобно. Она пела громко, и низкий голос ее звучал гулко, как в бане, где воздух пропитан паром.
«Что же делать-то на этом заводе? Работать?.. За кусок хлеба? К станку меня не поставят, факт. Скорее сунут веник в руки, ведро и тряпку… Вот и работай, подоткнув подол! За столовскую бурду.
И будут на тебя коситься, будут присматриваться, приглядываться недоверчиво, может, следить за каждым шагом. Ценные вещички в общежитии станут прятать, хранить подальше от нее, Ольги Лиховой».
