Он прочитал его и позволил ему упасть на пол. Не глядя на меня, он сказал, — Значит, это надвигается.
— Да.
Теперь он встретил мой взгляд. — И что ты будешь делать, Амелия? Будешь отступать, как ты всегда поступала?
— Это называется выживанием, Оливер.
— Часто путают с трусостью, — сказал он.
Я бросила на него жесткий взгляд. — А ты не боишься?
Он одарил меня улыбкой, скромной и воинственной, и это успокоило меня. — Страх — это естественное состояние всего, что умирает, даже нас, — сказал он. — Поэтому, конечно, я боюсь. Но, возможно, пришло время использовать страх.
— Встать и бороться? — сказала я. — Знаешь, ты всегда так отвечаешь.
— Потому что это работает.
Я медленно покачала головой. — Ты помнишь лишь те моменты, когда это работает. Избегать борьбы — означает, что ты останешься в живых. И я предпочитаю жить, Оливер. Так всегда было.
— А я предпочитаю бороться, — сказал он. — И так всегда будет. — Он был очень близко ко мне, и под камуфляжем современной одежды он был таким же, каким был всегда — худощавым, крепким и холодным. Полная противоположность свету и мягкости Сэмюеля.
Но, возможно, сейчас я больше нуждаюсь в воине, чем нуждаюсь в святом.
Это единственная причина, которой я могу объяснить поцелуй.
Я думаю, что внезапное и полуотчаянное влечение стало шоком для нас обоих, но это было… странно неизбежным. И поцелуй… поцелуй был сладок, и повелителен, и он успокоил что-то безумное и ужасающее, разрушив клетку внутри меня.
Я заметила внезапное недоверие на его лице, когда отстранилась от него — он думал, что только что совершил серьезную тактическую ошибку. По правде говоря, я не была уверена, что он ее не совершил, или, что я ее не совершила, но я мягко положила руку ему на лицо, и улыбнулась, не говоря ни слова.
Он положил свои пальцы поверх моих, смотря мне в глаза. — Этого пришлось долго ждать, — сказал он. — И все же я должен признаться, это несколько удивляет. Почему, как думаешь?
— Потому что мы состязались в упрямстве, — сказала я. — И гордости. И страхе.
Наши улыбки исчезли, и я немного горевала по ним, потому что видеть Оливера расслабленным было чем-то сияющим, и редким, как единорог. — Возможно, нам следует обсудить это позже, — сказал он. — Когда у нас появится свободное время рассмотреть все те вопросы, которые были подняты.
— Да, — сказала я. — Мы должны… да. — Я сделала неглубокий вдох и сказала, — Клер и Шейн знают о записке. Мирнин не рассказал им всего, но я не сомневаюсь, что он дал им достаточно, чтобы пробудить их любопытство, и мы не можем позволить себе любопытство. Не сейчас.
