Сидящая за стойкой женщина подняла глаза и улыбнулась. Она была человеком, вроде бы заботливой, и, достав карточку Клер, она подняла свои тонкие, седеющие брови. — Ох, — сказала она. — Ты знаешь, что уже полностью оплатила за год. Так что нет необходимости…
— Это добровольно, — перебила Клер. — Все в порядке?
— Добровольно? — Женщина повторила слово, как будто оно было на незнакомом языке. — Что ж, я полагаю… — Она покачала головой, ясно думая что Клер была чокнутой и с улыбкой повернулась к Шейну. — А ты, милый?
— Коллинз, — ответил он. — Шейн Коллинз.
Она вытащила его карточку, и снова подняла брови вверх. — Вы, безусловно, не расплатились, мистер Коллинз. На самом деле, у вас шестидесятидневная просрочка. Снова.
— Я был занят. — Он не улыбнулся. Как и она.
Она поставила печать на его карточке, написала на ней что-то и вернула ее в папку, затем передала им обоим полоски бумаги. — Через дверь, — сказала она. — Хотите быть в комнате вместе или отдельно?
— Вместе, — сказали они в один голос и посмотрели друг на друга. Она не могла не ухмыльнутся, и Шейн закатил глаза.
— Она вроде как трусишка, — сказал он. — Падает в обморок при виде крови.
— Ох, да брось, — сказала Клер со вздохом. — Это характеризует только одного из нас.
Женщина за стойкой, хоть и имела материнскую внешность, явно нам не сочувствовала.
— Хорошо, — сказала она оживленно. 0 Вторая дверь справа. Там есть два кресла. Я пойду позову кого нибудь, чтобы вас обслужили.
— Да, насчет этого… Не могли бы вы послать к нам человека? — спросил Шейн. — Меня пугает, когда из меня выкачивает кто-то кровь, а в это время я слышу урчание в его животе.
Клер ударила его по руке, заставив замолчать, и улыбнулась женщине, потащив его к двери, в которую их направили.
— Серьезно, — сказала она ему, — что было тяжело сдержать, чтобы не сказать чего-нибудь?
— Вроде того. — Он пожал плечами, потом открыл дверь и придержал для нее. — Дамы вперед.
— Я действительно начинаю думать, что ты просто испуганная кошка.
— Нет, я просто до безупречности вежлив. — Он косо взглянул на нее, и очень серьезно сказал, — Я пойду первым в любой бой ради тебя.
Шейн был тем человеком, кто выражал свою любовь через защиту, но теперь это было осознанно, его способ компенсировать ту злость и агрессию, которая была в нем ранее, забравшая все лучше в нем. Даже в самые худшие дни он никогда не причинял ей боль, но он становился все ближе и ближе к тому состоянию, и это очень пугало, следовало за ним как тень.
