Да, дети, некоторые из них, подвластны силам Зла. Да, «грех может притаиться даже в стакане воды», хотя стакан воды сам по себе чист от всякого греха. Но как научить ребенка бояться греха и не превратить этот страх в наваждение? Как развить в нем подлинное чувство ответственности и при этом уберечь от ощущения вины, которое отравило бы ему жизнь? Надо неустанно наставлять его на истинный путь и предоставить полную свободу…
— Ведь Долорес в душе добрая, да, мама? — говорит Альберта.
— Конечно.
— Она кричит и ругается, но в душе она добрая.
— Да.
— Тогда почему мне нельзя ругаться?
— Можно быть доброй и при этом не ругаться, это необязательно.
— Но ведь это пустяк?
— Это пустяк в глазах Бога. Но для людей…
— А что люди? Главное-то все-таки Бог, — заключает Альберта.
— Бог все прощает, да, мама? — говорит Полина с очень взволнованным видом.
— Он прощает все из любви, если человек сожалеет о содеянном зле. Но как раз потому, что он — воплощение любви, не надо его огорчать.
Полина внезапно разражается бурными рыданиями.
— Мама, я совершила ужасный грех!
— Что ты сделала, девочка моя?
— Я взяла сегодня утром двести франков у тебя из кармана!
— А может, ты вернешь их?
— Я на все деньги накупила леденцов.
— Что ж, это очень некрасиво, дорогая, ты не должна была так поступать. Видишь, тебя мучают угрызения совести, и ты сама прекрасно понимаешь, что поступила плохо.
— О да, — вздыхает Полина, ее длинные ресницы еще мокры от слез, прямо-таки раскаявшаяся грешница, — я весь день это чувствовала. — И честно добавляет: — Как только съела леденцы.
Междуцарствие. Долорес устроилась на работу в бар, так для нее выгоднее. Она доканывает там свое и без того никудышное здоровье: вкалывает, не жалея сил (недавно простояла одиннадцать часов не присев) и не жалеет сил на крепкие напитки. Время от времени она с чопорным видом появляется у нас и протягивает, словно вызов на дуэль, кулек с мясом для собаки. Она прекрасно знает, что мы хотели бы ей помочь: терпения нам не занимать, так же как и ей упрямства. И когда теперь она приходит к нам, мы об этом не говорим, что свидетельствует о нашем общем бессилии. «Жизнь», это непосильное бремя, оказалась сильнее нас…
И мне снова, в который раз придется давать объявление в «Фигаро». И снова передо мной вереницей пройдут лица, среди которых я должна за десять минут выбрать ту, что отправится с нами в путь, я чуть не сказала «в плавание». Жак с серьезным видом наставляет меня:
