На этот раз нас приветствует буйным цветением большое дерево у самой террасы. Мы страшно устали после двенадцатичасовой поездки, во время которой по очереди дремали на заднем сиденье, потому что у нас нет наличных даже на комнату в отеле. На негнущихся ногах, точно матросы, пережившие кораблекрушение, мы поднимаемся на террасу. От больших цветов с лепестками цвета слоновой кости идет такой головокружительный аромат, что кажется, им пропитался весь холм. Я бессильно лежу на полу, устроив голову на груди Мишеля, любуюсь на рассвет, вдыхаю этот запах и знаю, что отныне он всегда будет напоминать мне о юге Франции и состоянии беззаветной влюбленности.
День идет своим чередом, и постепенно запахи, виды, солнце и горячий чистый воздух делают свое дело: беспокойство и страхи оставляют меня, и я начинаю проникаться спокойной уверенностью Мишеля. Теперь я понимаю, чем были вызваны мои сомнения: я оставляла позади старую жизнь, готовилась начать новую, полную неизвестности. Страхи, обоснованные и не очень, как и волнение, — неизбежная часть таких переходных состояний. Покончив с сомнениями, мы едем на пляж и окунаем свои усталые тела в Средиземное море. Потом дремлем на берегу. Ближе к вечеру смываем песок и соль прохладной пресной водой и отправляемся за едой и ночлегом к месье Парковке.
Мы обедаем при свечах у него на террасе и любуемся фейерверками, которые взрываются в черном средиземноморском небе и освещают весь залив. Французы празднуют годовщину своей революции, а мне хочется думать только о настоящем, и я делаю вид, что это салют в нашу честь.
Во Франции годовщина взятия Бастилии и последовавшей за этим революции считается главным национальным праздником. Для французов это самый славный миг их истории, тогда как в Англии в годовщину Порохового заговора мы сжигаем неряшливые, уродливые чучела Гая Фокса, революционера, пытавшегося взорвать наш Парламент. Я спрашиваю себя, не в этом ли состоит основное различие между английским и французским характерами. Я читала где-то, что «революционность — это неотъемлемая часть французского духа, ставшая практически инстинктом». В таком случае консервативность — это инстинкт англичан.
Следующим утром, ярким и солнечным, Мишель звонит владельцам виллы в Брюссель. Он подтверждает наше согласие заплатить наличными вперед в том случае, если мадам и ее муж, в свою очередь, разрешат нам поселиться в доме, не дожидаясь завершения сделки.
