Я забралась на лавку и уткнулась в него, шея к шее. Я старалась не думать о плачущей Нике в доме, я старалась думать о себе.
– Пошли спать!
– Ты уже спать хочешь? – поинтересовался Макс.
– Для Ники, а сами фильм какой-нибудь включим, поваляемся в тишине, только я осколки уберу!
– Если я согласился на собаку, это еще не значит, что я буду в субботний вечер смотреть кино!
– Как скажешь, но кличку для собаки выбираю я!
– Ладно, пошли кино смотреть! – МММ игриво шел на компромиссы, но я знала, что если речь зайдет о чем-то серьезном, то мое мнение не будет учитываться. И во многом это правильно.
Ника плачет. Я слышу и чувствую эти слезы. Я заставляю себя убрать фактор сочувствия.
Мы часто делаем что-то для других – зачастую и себе в ущерб, в тайной надежде, что эти люди поступят так же. Но они не обязаны и не должны, и когда они этого не делают, мы обижаемся сначала на них, потом на себя, и так до обиды на жизнь. А стоит ли? Может, нужно было изначально думать о себе?
Во всем доме погас свет. Мы хотели детей и друг друга, Ника – сдохнуть.
Сначала мы занимались сексом слишком страстно, забывая все недельные переживания, все иначе – без надобности покидать женщину, что-либо стимулировать – только целенаправленное семяизвержение.
Меня не покидали мысли о Нике – они прилипли ко мне, как жвачка. И мысли о детях. Я не хочу, чтобы мой ребенок был зачат под женский плач бывшей женщины отца!
– Макс, прости, я так не могу!
– Тебе больно или неудобно?
– Нет, я не могу! Я пыталась не сострадать, но мне ее жалко.
Я кубарем слетела вниз, кое-как нацепив халат, на голое и потное тело, накапала волшебный коктейль из валерьянки и пустырника Нике, укрыла вторым пледом и пообещала, что все обязательно наладится.
Она уткнулась заплаканной щекой мне в шею.
Макс сидел на ступеньках и наблюдал за этим зрелищем. Молча. Тихо.
Но мы слышали дыхание друг друга!
Есть близости, которые не разорвать. Сшиты крепко. Как джинсы Levi`s.
– Знаешь, а я, наверное, удивительная женщина, – прошептала Ника, – я научилась кричать молча!
Она это прошептала столь надрывно и голосисто, что мне показалось, что каждый полутон шепота был выверен шумометром, а встроенный эмоциональный тонометр показывал показания давления на меня этих слов – антициклон, дамочка! Антициклон!
– Что случилось, рассказать не хочешь? – спросила я Нику.
– Хочу, безумно хочу, но ни за что на свете не расскажу!
– Из солидарности к Максу? Или благосклонности ко мне?
