— С медведем толкую, Матрена. А ты ложись, рано еще.
— Сам‑то отдохнул бы, отец. Всю ночь, чу, не спал, на лавке ворочался. Поди, от гостей такой сумрачный?
— От гостей, старая… Намедни я из избы отлучался, по лесу ходил. Не навещал ли тебя Федька Берсень?
— Я бы тебе сразу поведала, батюшка. Давно его не видела, горемыку грешного.
— Ну, ступай, ступай, старая. А мне уж не заснуть. Пойду колоду рубить. Теперь вона как князюшка размахнулся. Успевай поворачиваться.
Пахом отоспался, сидел без лаптей на лавке, взъерошенный, осунувшийся и ласково глядел на Василису.
— Бог‑то и впрямь есть. Навел он тебя ко мне ‑ пню старому. Ведь совсем помирал. Ан нет, знать еще поскриплю. Не знаю чем и отблагодарить тебя, чадушко. Мотри ‑ весь царь перед тобой. Осталась от меня одна борода рыжая да сермяга драная, ‑ словоохотливо проговорил старик.
Пахом поднялся с лавки, слабо качнулся, в голове пошли круги.
— Эк меня прихватило, ног под собой не чую.
В избушке одна Василиса. Готовила варево, сновала у печи.
— Ты бы лежал, дедушка, хворый еще. Сейчас тебе поесть соберу.
— Не хлопочи, чадушко. На двор я сойду, на солнышке погреюсь. Эвон какая теплынь разливает.
Бор слегка гудит. В вершинах елей и сосен ветер запутался, а внизу тишина, покой. За двором над темным срубом курится сизый дымок ‑ Матрена затопила баню.
Бортник стучал топором ‑ выделывал колоду‑медовку из старого дуплистого дерева.
"Ловко старик топором играет, умелец", ‑ подумал Пахом и хотел было направиться к бортнику, но ему помешала появившаяся у крыльца Матрена.
— Зачем поднялся, батюшка? Свечеру трясло тебя, все тело ходуном ходило, мокрехонький был, как мышь, а он, на тебе, выкатился. Ну‑ка в избу скорехонько.
Пахом только головой покачал.
— В добрую избу я попал, Матрена. Дал я тут всем заботы, чать не князь.
— Иди, баю, в избу, батюшка, ‑ тормошила Пахома старуха, подталкивая его в сени. ‑ Вона ноги‑то как подгибаются. Да еще без лаптей бродишь. Ишь Еруслан какой выискался. Ложись на лавку. Сейчас сызнова лихоманку из тебя изгонять зачну.
Матрена сгорбилась над Пахомом и снова бормотала заклинания, натирала грудь желтоватым зельем, поила горячим горьким отваром и медовой сытой.
— А теперь чуток полежи да в баньку пожалуй. Старик тебя березовым веником похлещет. Банька ‑ мать вторая: кости распаришь, все тело поправишь.
После бани Матвей и Пахом сидели красные, разомлевшие, потягивая из ендовки бражный мед. Пахома переодели в чистую рубаху, сменили лапти и онучи. А он благостно кряхтел, попивая мед, и не переставал удивляться радушию хозяев.
