Шмоток сокрушенно всплеснул руками:
— Ай, промашку дал! Да как же енто я…
Афоня еще долго удрученно качал головой, плевался, но затем успокоился, утер бороденку, намоченную огуречным рассолом, и хитровато поднял кверху желтоватый палец:
— А вот угадайте, мужики, енту… Летят три пичужки через три избушки. Одна говорит: "Мне летом хорошо!" Другая говорит: "Мне зимой хорошо!" А третья: "Мне что зимой, что летом ‑ все одинаково!" Ну, что енто? Хе‑хе…
— Ты бы повременил, Афоня, со своими прибаутками. Зимой на полатях будем угадывать, а сейчас не ко времени, ‑ добродушно посмеиваясь, осадил бобыля Семейка Назарьев.
— Эх, Семейка, одной сохой жив не будешь. Душе и послабление угодно. Господской работы не переделаешь, а в хомут попадешь, ‑ деловито вымолвил бобыль.
Афоня Шмоток жил на селе пятый год. По его словам был он отроду сыном деревенского дьячка, от него познал грамоту. В пятнадцать лет остался сиротой. Крестьянствовал в вотчине князя Василия Шуйского, от голодной жизни бежал, бродяжил много лет по Руси и наконец оказался на землях Телятевского, где его и застали" заповедные лета[18]".
Приютила Афоню вдова ‑ бобылка, тихая и покорная баба, жившая по соседству с Болотниковыми на нижнем краю села в полусгнившей обветшалой курной избенке.
Шмоток ‑ мужик бывалый, говорливый. Хоть и жил бедно, кормился чем бог пошлет, но никогда не видели его на селе удрученным. Вечно был он весел, беззаботен, чем немало удивлял многих мужиков‑старожильцев ‑ постоянно хмурых, злых, подавленных княжьей неволей.
Ели недолго: вскоре на гумно заявился приказчик.
— Поднимайтесь, ребятушки, ячмень сеять. День год кормит.
Мужики вышли на вспаханный загон. На телегах лежали кули с зерном. Засевали княжью ниву, как и во всей вотчине, своим житом. Правда, у большинства селян высевного хлеба ни на свое поле, ни на княжий загон не осталось, потому пришлось кланяться приказчику и лезть в долги.
Неделю назад выдал" благодетель" зерна под новый урожай из господских амбаров.
— Жрете много, сердешные. Креста на вас нет. Да уж господь с вами, князь милостив. Дам вам жита за полторы меры, ‑"сжалился" приказчик.
Мужики хмуро чесали затылки ‑ уж больно великую меру Калистрат заломил. Урожаи из года в год низкие, а долги ‑ с колокольню Ивановскую. Но делать нечего: на торгах хлебушек нынче втридорога, до двадцати алтын[19] за четверть[20] дерут купцы. Так что ломай шапку, бей челом да терпи молча, а не то и на цепь угодишь за нерадение.
