В
гетрах? Ох, Сережа, жди неприятностей. И о чем только ты думал?»
Конечно, Олега нигде видно не было, и до меня вдруг дошло, что мое воображение, с таким удобством поместившее его перед школой, преступило пределы памяти, ибо я, если подумать, ни разу не видел Олега приходившим в школу. И я вдруг сообразил: день может пролетать за днем, а мы с ним так и не встретимся.
Но ведь это ставило под угрозу все. Я и так уж заметил, что яркий ореол, осенивший нашу вчерашнюю встречу, начал блекнуть; нам необходимо было встретиться как можно скорее, иначе пламя, столь неожиданно вспыхнувшее между нами, угаснет. Я обшарил взглядом заполненный гимназистами коридор — вот его друзья: Лев, Василий, Илья, однако самого Олега нет.
В охватившей меня тревоге я совсем забыл о гетрах.
Едва начался первый урок, как Мирский, наш отличавшийся сильной покатостью плеч учитель истории, остановился на середине фразы.
— Набоков, — произнес он. Очки его холодно блеснули. Позднее Мирского убили в Мелитополе большевики, и потому мне стыдно признаваться здесь в том, что я никогда его не любил. — Будьте добры, выйдите к доске, чтобы класс мог вами полюбоваться.
Я подчинился. По классной комнате прокатился шепоток.
— Класс. Внимание. Вас ничто не поражает сегодня в облике Набокова?
— Только сегодня, господин учитель? — поинтересовался сидевший у самой стены классный остряк.
— Он нарядил свои ноги, как девка, — сказал вечно мелово-бледный гимназист по имени Алексей.
Девка. Это словечко я знал хорошо. В прошлом году оно изгнало меня из Тенишевского училища, в которое я вступил по уверенным стопам моего брата. В Первой гимназии я его еще ни разу не слышал, и вот пожалуйста: девка.
— Довольно, — приказал Мирский; впрочем, то, что «девка» оказалось произнесенным в открытую, по-видимому, доставило ему удовольствие. — Ну-с, правила нам известны, не правда ли? Известны нам и последствия пренебрежения ими. Мне представлялось, Набоков, что вы более рассудительны.
И он ткнул пальцем в возмутительные гетры, которые и самому мне казались теперь бессмысленной провокацией.
— Что вы имеете сказать в свое оправдание? Я слушаю!
Я понимал, что смогу лишь беспомощно заикаться, и потому молчал.
Холодные глаза Мирского стали еще холоднее.
— Ну что же, очень хорошо. Как вам будет угодно. Извольте следовать за мной.
Он повел меня, придерживая за руку, по широкому коридору, в котором мы, ученики гимназии, делали гимнастику, когда снаружи стоял слишком сильный холод. Гонишев, наш директор, сидел у себя в кабинете. Он поднял на нас взгляд от географического атласа, в котором изучал что-то с помощью увеличительного стекла.
