А когда в финале второго акта бутафорская лилия, которую растворяющаяся в лучах восходящего солнца Жизель оставляет Альберту, зацепилась за ее тюлевую пачку?! И отец — Альберт — (по рассказу Лины) сыграл целый монолог, встав на колени, прикоснувшись лицом, губами к цветку как к величайшей драгоценности, и только потом завладел им (на самом деле освободив балерину от докучливого цветка). Как будто только так и могло быть.
Зал неистовствовал!
А сколько я сама видела разных по смыслу финалов! Он мог бездыханно склониться к могильному камню возлюбленной, и это было ПРОЗРЕНИЕМ.
То с последними звуками оркестра, когда занавес уже начинает закрываться, его Альберт обращает немой вопрос в зал и медленно идет, не понимая, что это было, и подобный финал звучал как ВОПРОС.
Он мог остановиться в центре сцены и клятвенно поднять руку, обещая до конца хранить любовь, и это была КЛЯТВА.
И еще много, много. Не знаю, придумывал он их или они рождались сами. Наверное, и то и другое. Главное, они (все эти финалы), а точнее, его танец, его игра трогали зрителя до глубины души, никого не оставляя равнодушным.
Как-то мы рассуждали о балете с моим другом, известным телеведущим, драматургом и режиссером Андреем Максимовым.
Он говорил мне, что да, балет — это красиво, но нельзя же сопереживать лебедю. Все это отстраненно.
Я его очень хорошо понимаю. Когда исполнитель партии Альберта во втором акте балета «Жизель» приходит на кладбище, чтобы положить лилии на могилу любимой, а цветы во время длинного, музыкально очень продолжительного прохода несет как школьник свой букет 1 сентября, я согласна с Андреем — сопереживать такому очень трудно.
Милый папуля, спасибо за то, что даже через столько лет, когда я вспоминаю твои спектакли и слышу музыку, глаза мои наполняются слезами — так невероятно это было!
«Большая Лиля» была из клаки. Прозвище Дон Базилио она получила за огромный, больше двух метров, рост. Она очень любила отца. Он (с его большим ростом) был ей по плечо. И она называла его «сынок».
Лиля — добрейшей души человек — была вхожа в наш дом, и мы с Андрисом ее очень любили. Видимо, в соответствии с ростом, говорила она довольно громко.
Лиля всегда давала оценку спектаклю, отмечала, что хорошо, а что раньше получалось лучше. Хотя отцу сразу после спектакля нельзя (!) было делать замечаний: он очень сердился и обижался, мог даже нагрубить. (На другой же день отец все внимательно слушал и всегда обдумывал то, что ему говорили.) Лиля, мне кажется, всегда говорила то, что думала, но отец же знал, что он — «сынок» и его очень любят.
