В одном из последних телефильмов об отце за кадром звучит его голос, звучит глухо, трагически: «Быть может, как и все, я делал много ошибок в жизни, но в одном меня никто не может упрекнуть — в своем искусстве я всегда все делал по максимуму».
Непоправимые ошибки. Иногда оглядываешься и не понимаешь: как можно было, например, обидеться на отца из-за ерунды и не помириться с ним? Не успеть помириться, потому что отца не стало.
Андрис (он тогда работал в Нью-Йорке и был на пике успеха) прислал для отца шикарное кожаное пальто. Сказал мне: «Отдай скорее отцу — пусть порадуется».
Не успела. Непростительно.
За Изменой себе и вообще — Изменой, за Преступлением черты и вообще — Преступлением следует хаос, опустошенность, расплата.
Так и в его жизни. А что он сам считал непоправимым?
На обратной стороне литографии, где Пушкин и Натали в профиль, подпись: «Моей Натали — твой Пушкин». Наивно. мило. правда?
Как-то он позвонил, сказал, что находится рядом, спросил, можно ли зайти.
Пришел. Мы были одни. Сел в кресло, озирался по сторонам. Казалось, не мог надышаться воздухом дома — его дома.
— Ты только, пожалуйста, не забывай проверять веревочки у икон и гравюр, они со временем перетираются.
Я обняла его сзади — он замер.
— У меня в жизни никогда не было таких нежных рук.
Мы оба плакали.
Моя сводная сестра Маша родилась 27 октября 1979 года. И это совсем другая история — она никак не связана с расставанием моих родителей.
Маша появилась, наверное, чтобы одарить отца своим милым детским лепетом в его последние годы. Отец никогда не говорил со мной о ней. Может быть, не хотел ранить? Может быть, ждал шага с моей стороны?
Но первый раз я увидела Машу на похоронах нашего отца, ей было девять лет.
А второй.
Мы с мужем приехали посмотреть дипломный спектакль Щукинского училища. Весна чувствовалась во всем, у подъезда училища тоже было оживление. После спектакля садимся в машину, продолжая обмениваться впечатлениями. Кто-то стучит в окно с моей стороны.
У меня плохая память на имена, и я всегда боюсь не вспомнить, как кого зовут, но лица я запоминаю хорошо. А тут мучительно ищу в памяти: кто это? Поклонница? Нет, не похоже. Журналистка? Я вглядываюсь в стоящую за окном высокую светловолосую девушку, а машина медленно начинает отъезжать.
В ее поведении мне что-то показалось необычным. Она наклонилась к окну и спросила: «Вы меня не узнаете?» И столько в этом симпатичном лице было внутренних переживаний — оно было переполнено невероятными эмоциями: и робостью, и надеждой, и ощущением собственной беззащитности, и растерянностью. Целый шквал эмоций!
