Папаша Гэй не отличался злопамятностью. Он уже забыл фокусы своего странного постояльца, а тот беспрерывно требовал вина, стучал стулом по полу, если его обслуживали медленно. Бедолага-хозяин с ужасом рассказывал Франсису Карко, как Утрилло выпил однажды пять литров одеколона — годовой запас его жены — и даже флакон лака для картин: «Невообразимо! Ведь кишки могли склеиться!»
Иногда Утрилло надоедала опека, и если от него прятали вино, он убегал в бистро ближайших предместий — Сен-Дени и Сент-Уан, уверенный, что никто не станет его искать. Не раскрывая места пребывания, на «бывшие» квартиры он посылал насмешливые открытки: «А я не пьян» или «Выпил всего стаканчик».
Но погуляв так несколько дней, он возвращался к папаше Гэю, покорный, грязный, обтрепанный и отлично исполнял роль блудного сына. Он клялся, что больше этого не повторится, его прощали, и несколько дней, а то и недель он вел себя спокойно и работал — для оплаты своего пансиона.
Как и Мари Визьер, и другие кабатчики Холма, Цезарь Гэй быстро понял, что «мазня» Утрилло приносит хорошие деньги, а со временем может принести и еще больше. Входя в роль маклера, он увешал стены «Закусочной» пейзажами своего постояльца — хитрый способ получать плату за пансион. Логически рассуждая, он решил, что в конце-то концов, если у «господина Мориса», этого «заики», получается, то получится и у него. Он купил кисть, краски и попросил Мориса давать ему уроки. Польщенный Утрилло серьезно отнесся к своим новым обязанностям, исправлял работы хозяина и даже ставил отметки: «Хорошо, хорошо, посредственно… Поздравляю моего лучшего ученика папашу Гэя».
Папаша Гэй не так уж плохо рассчитал: он не был лишен таланта и, следуя советам Утрилло, не догадывавшегося о его намерениях, начал изображать монмартрские пейзажи «в манере такого-то», «почти в шутку», как говаривали в мастерских. В 1954 году на выставке подделок, организованной в Большом Дворце при помощи сыскной полиции, фигурировали и картины папаши Гэя.
Гостиницы для потерпевших крушение
Угнетающее впечатление производили не только рестораны и бистро, но в большей степени гостиницы Холма. Чаще всего это были комнаты, сдаваемые владельцами бистро, пропитавшиеся запахом клопов и плохо вымытых ночных горшков. В книге «Пейзажи и персонажи»[40] Вламинк с отвращением вспоминает о влажных стенах в пятнах плесени, отстающих обоях, серых, грязноватых простынях, выщербленных умывальниках. Тут пахло нищетой, дешевой ночлежкой и позорными болезнями.
