она, естественно, не нуждалась. Сейчас она откладывала свой визит к врачу почти две недели, но шатающийся обломок зуба все сильнее травмировал мягкую ткань (не будь она женой стоматолога, сказала бы просто — десну), и она, позвонив по данному телефону, договорилась о приеме. Если это не
потворство жизни, то что же тогда? — думает Эстер. Самоубийцы к стоматологу не записываются. Она вдруг замирает. Ибо снова поймала себя на том, что постоянно оценивает свои поступки, словно кто-то наблюдает за ней. Она неверующая — так почему, черт возьми, она всю жизнь думает, что кто-то не спускает с нее глаз?
В переполненной приемной Эстер листает иллюстрированный журнал для женщин, но читать не может. Боли она не боится — просто испытывает страх перед теми невыносимо знакомыми вещами, которые навсегда будут связаны с Томашем. Она боится лампы над креслом. Боится тоненькой струйки воды в плевательнице. Боится того момента, когда с жужжанием опустится кресло и она вдруг окажется в полулежачем положении. Она заранее приходит в ужас от чужих глаз, близко придвинутых к ее лицу. Ее пугают чужие пальцы, которые проникнут к ней в рот.
— Входите, пани доктор!
Пани доктор — это я, в секунду соображает Эстер. Она встает под взглядами других пациентов и, пошатываясь, входит в кабинет.
— Добрый день.
Традиционные приветствия, последняя связь с миром живых, приходит мысль. Врач усаживает Эстер в кресло и кладет ладонь ей на предплечье.
— Ну, покажите мне ваш зубик. Откройте ротик. О Господи, только не падайте в обморок.
— Постараюсь.
— Вы едите хоть что-нибудь, милочка? Вы завтракали?
Пальцы докторши у нее во рту.
— Яичницу, — промычала Эстер.
— Ну хотя бы!
Врачиха несомненно знает, что Эстер недавно овдовела. И вовсе она не брюзга, напротив, ее поведение выражает такую чрезмерную старательность и добросердечие, что спустя минуту Эстер уже мечтает о смене декораций. Показное жизнелюбие, от которого в конце концов начинает знобить, думает она.
— Ну хотя бы! — повторяет врачиха и в шутку грозит ей пальцем.
Эстер знает, что эта деланая заботливость продлится у врачихи ровно столько, сколько продлится операция — и ни на минуту дольше. Но, может, Эстер несправедлива к ней? Может, у нее тоже кто-нибудь умер? В конце концов у каждого кто-нибудь умирает. Или умрет. Эстер пробует улыбнуться врачихе, но результат получился довольно плачевным. В памяти всплывают слова из недавно прочитанной книжки: скорбь как нездоровый недостаток самодисциплины
