Гольденберг. Да, терроризм должен быть прекращен, ах, как я это знаю! Какие люди гибнут, какие светлые умы, если б вы их узнали!..
Добржинский. Не только я – Россия, Европа их узнает!
10
Гольденберг стоит посреди комнаты и смотрит в пол. Медленно поднимает голову, на лице его блаженная улыбка. А вокруг начинает происходить нечто странное. Стол с Д о бржинс к и м куда-то отъезжает. Это не кабинет его, это зал дворца. Все пространство заполняется публикой. С а н о в н иками и генералами при регалиях и орденах и студента м и в пледах и красных рубашках, и кре с т ь я н а м и в аккуратных, новеньких лаптях, и кре с т ь я н кам и в сарафанах и кокошниках, и г в ард е й ц ами в мундирах и кирасах, и ф р е й л и н а м и, украшающими все это собрание, и, наконец, его,Гольденберга, товарищами. Здесь Желябов, Перовская, Михайлов, Фигнер и все остальные. На революционерах и пледы, и фраки, и сюртуки, и даже форменные мундиры военного и гражданского ведомств, а на женщинах прекрасные вечерние платья. Здесь и петербургские интеллигенты, и сам Александр Второй и Лорис-Меликов, и Победоносцев, и прокурор Муравьев.
Яркий, неестественно яркий свет.
Михайлов (проходя мимо Гольденберга). Надо включаться, включаться, Гриша…
Гольденберг. Да-да, разумеется, а…
Муравьев (Желябову). Андрей Иванович, Андрей Иванович.
Желябов (подходя с сафьяновой папкой, на которой золотом вытеснено слово Законы). Я слушаю вас, Николай Валерианович.
Муравьев. Я обдумал ваши соображения, они справедливы. Никаких судов, кроме суда присяжных, быть не должно, а право административных преследований ограничивается штрафом за мелкие нарушения.
Желябов. Я рад, что вы так быстро сформулировали. Вы полагаете, надо отменить военные суды, особые присутствия и прочее?
Муравьев. Безусловно, поверьте мне, только суд присяжных может быть независим, двор, власти имеют тысячи способов незаконного давления на суд.
Желябов. Вам виднее!
Муравьев. И не стыдно, Андрей Иванович, кто старое вспомянет… (Берет Желябова под руку и уводит его к группе сановников.)
Шум усиливается, все говорят и двигаются разом. Слышатся слова справедливость, закон, выборы, право, свобода слова, представительство, гласность… гласность. Все смотрят друг на друга ласково, предупредительно подставляют друг другу стулья, поднимают с пола упавшие платки, целую дамам ручки. Гольденберг перебегает от одной группы к другой, боясь, что там, где его нет, и происходит самое важное.
